А то бросить все разом, пока еще хозяин сам себе, пока не оброс благами и долгами в городе. Бросить, да остаться здесь и сделать эту бухту и ее берега делом всей жизни.
Доведись потом размотать клубок какой-нибудь научной или водолазной судьбы на обратный ход, наверняка в самом истоке оказался бы точно такой вот разговор. Где-то на морском берегу, в продутой ветрами хибаре или палатке, среди развешанных для просушки водолазных одежек, наполняющих горячий от жарехи воздух душной влагой. И мог быть такой же Феликс среди таких же парней, сжигаемых жаждой дела, — молчаливый, незнакомо мрачный и вдруг лишний со своим бездумным весельем, с игрой и разудалыми придумками. Ни рельефное совершенство его тела, ни ощущение силы и сознание лидерства не спасают его от пустоты, в которой слишком много места мечтам и красивому слову и почти ничего — делу, тому, что так увлекает его временных друзей. Холодное и тревожное ощущение... И где-то рядом, в сторонке, незаметный и незаменимый, подточенный радикулитом, но не сломленный, оказался бы свой дядя Коля, с пестрой моряцкой судьбой, с анекдотами, со своей болью, упрятанной далеко и видной только ему самому по утрам изредка в дрожи непослушных, слабеющих с годами рук...
С утра аквалангисты спешили на работу. Сновали в зарядную, в раздевалку, оттуда на пирс, складывали все в лодки, проверяя давление в аппаратах. Святое правило: по возможности вчерашнее ЧП от начальства скрыть — действовало безотказно. Один из вчерашних неудачников, принимая от дяди Коли акваланг, сунул загубник в рот, сделал несколько вдохов.
— Порядок, съедобно.
Дядя Коля стоял на палубе и тщательно вытирал руки ветошью, смоченной в солярке. Руки были безнадежно черны, но дядя Коля очень старался, точно это был вопрос жизни: оттереть многолетнюю машинно-масляную грязь, давно ставшую кожей.
Зайцев вышел из диспетчерской на крыло мостика.
— Савельич! Мой аппарат готов?
— А че, надо забить? — отозвался дядя Коля хриплым голосом невыспавшегося человека.
— Забивать не надо. — Голос Бориса Петровича накалился: — Я тебе говорил, мой акваланг должен быть готов всегда.
— Ты погоди, — дядя Коля тяжело протопал по трапу наверх. — Ты вообще молоток, а с Бароном зря в нору лезешь. Ты, ежли он и чего, — ты мне скажи. А на него не серчай, пацан он. Ты пойми...
— У тебя, Савельич, своих дел хватает, в мои не вмешивайся, — Зайцев был спокоен, но казалось, он сейчас зашипит и испарится. — Если через пятнадцать минут мой акваланг не будет готов, считай, это твой последний прогул. Я имею в виду вчерашний день, ясно?
— Ладно, — прокряхтел дядя Коля устало. — Однако ночь я вкалывал, это куда записать? А что у меня кол в спиняке, не согнуться?
— Ночью тебя работать никто не заставляет, — перебил Зайцев. — А болеешь, так иди в медпункт, бери справку, никто слова не скажет.
Дядя Коля приблизился к нему вплотную, положил на плечо тяжелую ладонь.
— Ты полкана не спускай на меня, слышь? Я за тебя, дурачка, кому хоть... в глотку вцеплюсь! Потому вижу — кость в тебе мужицкая. Вот и будь мужиком! Я тридцать лет в морях, дела знаю. Вот так — цыть, бобик, и лапки на стол! — И уже снизу добавил: — Аппарат тебе сделаю. А после не шукай меня. И рабочий день ставь, как положено.
— Вот, ты видал, работнички! — Зайцев пересек диспетчерскую по диагонали и вошел в кабинет, где Северянин готовил последние документы к поездке в город. — Врет и не заикнется. Ночами он работает! Поди дружки с бутылкой уже ждут.
— Тебе не страшно, что ты всегда все знаешь про людей ? — с расстановкой сказал Владимир.
— Это моя работа — знать. Я должен, если взялся руководить. Давно пора бы уволить, да разве поднимется рука! Это же душа шхуны, коллектива и работяга... Вот задачка! Странно только, как он держался целый месяц. В такой компании святой не устоит.
Северянин теперь часто бывал в доме на дюнах, видел, как изменился дядя Коля среди ребят и как взрослеют эти юнцы, набираясь его умения просто и правильно жить на земле у моря. Стало обидно за мужика, к которому привык, полюбил за детскую какую-то страсть изобретать диковинные фигурки и всегда быть нужным.
Хотел промолчать — разве его переубедишь словами? — но все же сказал сдержанно:
— Я бы вначале проверил, прежде чем...
— Какие проверки, брось! — отмахнулся Зайцев. — У твоего Барона до трех часов музыка гремит по ночам, народу чужого вечно толпа, думаешь, они чаем обходятся? Глянь, возле дома бутылок горы, грязь. Савельич гуляет с ними, это очевидно. — Губы Бориса Петровича тронула усмешка. — Компанейский парень твой Баринов, ничего не скажешь.