— Ну, чего стали? — рявкнул Феликс на толпу. — Пришел, и ладно. Кто еще в воде не был — на съемку! Время уходит. Двое на мидию, на моторке. Впрочем... Наташа, пойдешь со мной? Там сорок метров. — И тихонько добавил: — Пусть они сами.
Он слегка шлепнул девушку, как шлепает ребенка любящий отец, не обращая внимания на возмущенный взгляд.
Владимир осторожно гладил подрагивающие плечи Светланы. Она сидела на своем камне и тихонько всхлипывала, успокаиваясь.
— В общем, так, — заговорил Феликс высокопарно. — Я не знаю, какой смысл заставляет тебя, Северянин, и Зайцева, и всех вас сохранять паршивую ракушку, вместо того чтобы дать людям съесть ее и забыть к чертям. Не мое это дело, понял? Мне что сеять, что собирать... Кому нечего будет жрать, тот пусть и думает. Но я не хочу терять друзей, я устал от этого, ты понял? И потом, когда друзья не возвращаются, у меня уже нету слов успокаивать их жен! Я готов сейчас пойти и палкой перебить твоих проклятых сивучей — всех, всех! Если бы это ее утешило...
— Не-ет, им не понять! Никогда! Они все великие, у них идеи, судьбы цивилизации! Подумаешь, какие-то друзья, жены под ногами путаются... — Голос Светланы задрожал сильнее, а Владимир в полном изумлении глядел на горькие складки в уголках губ Феликса Баринова и тщетно искал в знакомом лице остатки самодовольного хамства.
— Ребята, да вы что? Ну простите, ради бога, я ж не думал... Свинство, конечно... Ну ничего, все! — Владимир наконец преодолел сопротивление Светланы, обнял ее сзади, притянул к себе. — Наверное, ты была права, зловещее тут место.
— Какие молодцы, правда, Феликс? Все. Наташа своих подняла, давай дно прочесывать, думали, уже... — всхлипывала Светлана. — И Верка сидит, глаза круглые...
В лагере первое, за что зацепился взгляд Владимира, была горка гребешковых створок у костра. Рядом лежал серый костюм председателя комиссии и вещи его спутников. Хозяева безмятежно бороздили бухту вдали от берега, пуская из трубок высокие фонтанчики.
— Где Зайцев? — сухо спросил Северянин Феликса.
— Там, за мысом, мидий считает для Соловьева. Давно уже...
— Значит, все-таки ели, — сказал Владимир упавшим голосом. А когда обернулся, Феликс уже сталкивал лодку на воду.
Владимир бегом направился туда, не обращая внимания на требовательные призывы Светланы.
— Кто ел гребешков?
— Все, а что?
— И Зайцев?
— Не, он давно ныряет, я же сказал.
— И никто не вспомнил о запрете?
Феликс пожал плечами и ступил одной йогой в лодку. Северянин рывком выдернул ее обратно на песок, и Феликс упал.
— ...твою мать, вот ты как!..
— Северянин! — все громче звала Светлана, спеша к ним.
— Какое подонство! — сказал Владимир и не узнал своего голоса. Театральщина, какой он терпеть не мог.
Но выхода не было: он чувствовал, что может взорваться от злости. — И ты еще... у тебя повернулся язык говорить мне про друзей и жен! Я-то, дурак, растрогался, себя в душе клял, что был к тебе несправедлив тогда, на Крестовском.
Баринов подошел к Владимиру вплотную, оторопевший от распирающего грудь бешенства и еще больше оттого, что поднять руку на Северянина он не может. Лишь попусту, с неизменной театральностью сжимались кулаки, играли мышцы, взбугряя толстую резину костюма, да желваки бегали по щекам. Взгляд его был из тех, о которых говорят «метал молнии».
— Ты брось, слышь! — шипел он. — Я гостям всегда самое лучшее...
А тут еще Светлана поддала жару в костер бариновской злости. Подбежала к Северянину, повернула к себе лицом:
— Замолчи! Ну, ради меня! Не могу я слышать сейчас про твоих проклятых зверей! Да это просто... неблагодарно, пойми, Володька!
Чувствуя, что она доведет-таки Феликса до взрыва, Владимир обернулся к нему, но ни сказать, ни сделать ничего не успел. Откуда явился дядя Коля — не заметили. Он явился, отпихнул легонько Северянина, а Феликс вдруг оказался лежащим на песке в довольно неподходящей для него позе.
— ...и лапки на стол! — сказал дядя Коля. — Петухи, мать вашу. Вот полежи, охолонь. Нашлись тоже, тьфу!
И ушел, подняв с песка причудливую корягу. Но дело свое сделал, на удивление, точно и вовремя. Конфликт распался, все устали, только Наташа еще решила вставить свое:
— Я вам говорила, Феликс! Нельзя было их трогать, вдвойне нельзя, если... человека искали. Несчастье не должно отменять ответственности, наоборот — умножать должно. Иначе мы докатимся... Дело не в гребешках, Света, вы простите меня. В нас же дело!
День еще цвел, еще сияло солнце, и чаячьи крики дрожали над островом и над морем, выкатываясь из-за мыса. Густые травяные запахи волнами сходили со склонов, сливаясь у берега с йодистым дыханием моря. Бухта, увенчанная скучным силуэтом неподвижного катера, тяжелыми плечами мысов оберегала тайну жизни, скрытой в ее прозрачном и неприступном теле.