Это был, конечно, удар ниже пояса, но выхода у Владимира не оставалось.
— Что за аппарат? — Феликс остановился. — Название — я их все знаю.
— У Зайцева спросишь. Или у директора. Когда приказ понесешь на подпись или там заявление. Как хочешь. Мне поручено набирать экипаж, на учебу ехать, береговую базу строить. Вопросы есть?
— Подожди, Володька. Ну я буду работать, честно. Все вечера, ночами — как хочешь. Ну последний раз!
— Не надо — как я хочу, надо, чтобы ты хотел сам!
Они стояли посреди дороги, и их объезжали машины. На миг Владимиру стало не по себе: Феликс смотрел на него зверем, набычив плечи в дурацкой позе культуриста. Вот сейчас он проведет один из своих смертельных приемов — и нет хорошего человека Северянина!
— Ну сделаешь ты эту шхуну с кем-то другим, — сказал Феликс звонко. — Будешь вылизывать ее, чтобы потом какой-нибудь богодул из зайцевской группы ее спалил? И никто не вспомнит, и тебе вспомнить будет нечего. Потому что живешь ты по-зайцевски, даже вокруг посмотреть некогда. Зачем ты ехал сюда? Сидел бы на заводе, там все работают. А живут — здесь. Ты думаешь, я не умею? А я не люблю, когда один и когда без смысла. Зайцев вон говорит, будут строить водолазку на берегу, уже приступают. На кой же эта шхуна?
Феликс перевел дух. Он устал и был доволен собой. Он снова был красив, снова в седле и с саблей наголо. И нанес последний свой удар:
— Но я буду работать только из уважения к тебе. Потому что ты можешь меня понять, можешь! Нам нужно быть вместе. И на первое погружение в аппарате мы пойдем вместе!
— Ладно, — сказал Владимир. По мере того как Феликс тащил себя из болота непереносимой для него вины и вновь взбирался на любимого коня, Северянин все отчетливее понимал: исправить его — невозможно. Понимал и другое, более важное и для себя неожиданное: его исправлять бессмысленно. Этому человеку удается всегда быть самим собой: и в подавляющей искренности, в железном отрицании всего, что требует труда и не приносит немедленной радости; он — совершенен. И не сломать то, в чем природа достигла совершенства.
— Ладно. Я могу и понять и оправдать тебя тыщу раз. Но все это пустое. Потому что истина только одна: человек хорош в деле, а не наоборот. Идем, выкинем лес, заводскую машину надо отпустить.
Они выгрузили полмашины, когда появился Зайцев.
— Размяться что ли?
— Разомнись, — сказал Северянин с кузова. — Можно носить в штабель. Забыл, наверно, чем пахнет настоящая работа?
— Да знаю — потом! — засмеялся Зайцев, скинул рубашку и подозвал одного из плотников: — Ты свободен? Иди помоги.
Когда доски были уложены в столярке, Борис Петрович быстро переговорил с шофером и сел в кабину.
— Ты куда, эй! — запротестовал Владимир. — Мне на заводе голову скрутят, если машину задержу. В другой раз уж точно не дадут.
— Я недолго, объеду кой-кого. Времени нет! Полчаса, и отпущу.
Зайцев побывал в гараже, заехал в Князевград, уверенным жестом открыв недавно установленный Князевым шлагбаум. Поднялся по крутой дороге в канцелярию — закрыто. Тугарина нигде не было. Потом остановился возле аквариальной, где на втором этаже здания, еще не подведенном под крышу, царило необычное затишье.
Коля Соловьев сидел у микроскопа в крошечном кабинете старой аквариальной. Коротко оглянулся, услышав шаги, и тут же молча вернулся к своему занятию.
— Где монтажники? — спросил Зайцев.
— Собрались уже. Машину ждут, — мрачно ответил Коля.
— Почему? Кто им мешает работать?
— Тебе лучше знать, почему Тугарин не оплатил последние акты. Мужикам зарплату не дают.
— Так, — сказал Зайцев. — Такими вот методами... Где акты?
Коля пожал плечами.
Борис Петрович влез в машину, погнал к Дружкову в столовую. Слава, к счастью, был на месте.
— Где Герман?
— Уехал на комбинат, кажется, — сказал Слава удивленно. — Ты че, как с цепи сорвался?
— Ключ мне! — крикнул Зайцев.
— Какой?
— От канцелярии, быстро!
Получив ключ, он подлетел на машине к канцелярии, перевернул в столе Тугарина все папки и в конце концов отыскал нужные акты под стеклом на столе.
Дальше его путь лежал к дому. Здесь Борис Петрович добыл из потайного ящичка, спрятанного за книгами, пачку новеньких пятерок, упакованную банковской лентой, подумал секунду, порвал ленту, два десятка банкнот вернул в ящичек.
Прислушался: за стеной у Тугарина тихо. Значит, уехал.
Сунув деньги в карман, схватил портфель и снова подъехал к аквариальной. В главном аквариумном зале монтажники раскладывали красивые стеклянные трубы и краны по ящикам, забивали крышки — до лучших времен.