— Это ты прав. А я все равно пойду. Скажу мастеру: посмотрю винты — давай два отгула. И на берег. Может, хоть неделю постоим. Один черт, на трассе делать нечего.
— Давай, — согласился Сережа. — А я попробую на сопку забраться, на самый верх. Певек напишу.
Дома Виктор бывал редко. Еще до того, как открыл для себя ледоколы и Арктику, весной садился со своей водолазной станцией на спасатель, и носило их по дальневосточным морям сквозь туманы — чутких, быстроходных, готовых к помощи и защите. Если выпадало аварийное дежурство, то непременно вдали от Владивостока, в Ванино или в Находке. А когда не подворачивался спасатель — уходил с водолазным ботом в Татарский пролив, на нефтепровод.
Так он жил всегда, по старой флотской привычке, и всех это как будто устраивало. Начальству нужен человек опытный и готовый по первому зову отправиться к черту на рога.
И в последние годы, когда вошли в его жизнь ледоколы, он, вернувшись из Арктики домой, скоро начинал скучать. Не выбрав и половины отпуска, Виктор приходил к начальнику аварийно-спасательного отряда и говорил смущенно:
— Все, наотдыхался. Отзывайте на бот, пойду строить причалы.
В редкие месяцы, когда Виктор оказывался дома, жили они с женой тихо, не вмешиваясь в дела друг друга. Для него очевиден был какой-то свой, замкнутый круг ее забот, туда же входили и заботы о десятилетней дочурке. Дома было чисто, денег хватало, дочь была обута, одета и сыта. Жена умела не перестараться в роскоши, как это случалось со многими ее сверстницами.
Наверное, что-то терзало и ее, и были поражения и утраты в ее посторонней жизни — об этом Виктор лишь догадывался. Иногда, вернувшись с работы, она была особенно неразговорчива и мрачна. В такие минуты, Виктор знал, лучше не приставать: человеку ничего не стоит сорваться вечером дома, среди своих, если весь день был принужден сдерживать гнев, ярость или обиду.
Он разогревал ей ужин или просто готовил чай. Она молча пила, упершись взглядом в пустой угол комнаты, и сразу ложилась, прикрыв глаза и иногда тайком утирая слезы.
Телевизор в такие вечера Виктор выключал сразу, если он работал, — хватало одного взгляда в лицо жены.
Только вот дочку выключить не удавалось. Открываться перед отцом она не привыкла; весь день ждала маму, чтобы поведать ей о невероятных и ужасных событиях, потрясших сегодня четвертый «Б». И уж конечно, ей не было никакого дела до маминого собственного состояния. Девочка просто не умела его распознать — мама не научила. Потому что сама никогда не распознавала этого в дочери: разве могут быть у детей трагедии?
Не дождавшись привычного, хотя и равнодушного вопроса «Как в школе?», девчушка присела однажды на краешек маминого дивана и сказала:
— Мам... А девчонки сегодня опять мой портфель забрали... и кидались им... и по земле возили... и смеялись...
Она делала короткие паузы, ожидая сочувствия.
О том, чтобы услышать совет, как быть в такой ситуации, девочка, казалось Виктору, уже и не помышляла. Но паузы не помогали. Мама была слишком погружена в себя.
— Подожди, подожди, доченька, — она неопределенно пошевелила пальцами, словно отыскивая девочку в темноте, а другой рукой страдальчески оглаживала лоб и виски.
— А ты что делала? — спросил Виктор дочку, чувствуя, что ребенок снова уйдет ни с чем, если не вмешаться.
Девочка обернулась к нему угрюмо:
— Я... плакала.
— А девчонки смеялись?
— Да.
— Почему же ты плакала?
— Они мой портфель забрали... кидались...
— Ну так что? Играли девчонки, понимаешь? И хотели, чтобы и ты с ними поиграла. Чего ж плакать?
— А портфель?
— А что портфель?
Девочка молчала. Виктор пытался с другой стороны:
— Выходит, они взяли твой портфель поиграть, а тебе стало жалко, да?
— Там ручка вытекла и книжки помялись...
— Ручку можно купить новую, книжки разгладить. А вот с девочками ты поссорилась — как это склеить? Ты подумала раньше о себе, потому и вышло так.
— Нет, они первые начали...
— Я говорю о тебе сейчас. Ты сначала подумала о своем портфеле, что тебе его жалко, а потом уже о девочках, что им хочется поиграть. То есть о них ты вообще так не думала. Выходит, ты жадина?
— Ой, отец, какую ты ахинею говоришь, прямо черт-те что! — вступила в разговор жена, открыв глаза. — Ты навоспитывасшь. А если они захотят поиграть ее новой шубой, погонять в футбол, им тоже надо сочувствовать?
— Не знаю, — устало проговорил Виктор, уже жалея, что вмешался. — Я только хочу ей объяснить, что любой конфликт исчезает сразу, как только наткнется на доброту и бескорыстие...
— Замолчи, замолчи! — прошептала она просительно и страшно. Значит, в самом деле следовало замолчать.