Девчушка уходила в свою комнату, так и не получив от родителей ничего — ни сочувствия толком, ни объяснения, ни совета. А потом Виктор уезжал, улетал, уходил в море, а дочь оставалась в чистой, обеспеченной квартире — одна. Рядом с покладистой и равнодушной мамой, вместе со своими, так и не разрешенными житейскими задачами.
Словом, в его доме рос чужой, непонятный ему ребенок. И особенно остро Виктор ощутил это, когда познакомился в Певеке с Ольгиным Лешкой.
Уже потом, взяв его на ледокол, Виктор старательно уговаривал себя: если этот парень способен легко сходиться с людьми, если он вообще парень, а не девчонка, это вовсе не значит, что он заслуживает большего внимания, чем собственная дочь. Как раз наоборот — этот не пропадет, а вот девочка, совершенно не приученная к нормальному, здоровому общению, в первую голову нуждается в отцовском опыте.
Но что он мог поделать! Взять и ее с собой на ледокол — смешно даже подумать. Кощунственно! Жена вмиг поднимется на дыбы, если речь идет о благополучии ее ребенка. Благополучие при этом она, естественно, поймет по-своему.
Кое-как оправдавшись таким образом перед собственной совестью, Виктор самозабвенно передавал Лешке все, что за последние годы накопилось в нем — специально для детей.
А Лешке только того и надо. Сказать по правде, он мог бы и в тот год уехать на материк, как уезжал раньше. Мать уговаривала, да и самому хотелось в море покупаться Но еще прошлой осенью, вернувшись к сентябрю на занятия, Лешка сделал потрясающее открытие. Оказывается, едва наступает лето, детей попросту выставляют из Певека, а здесь начинается новая, ничуть не похожая на зимнюю, жизнь. И продолжается до середины октября. В итоге этой жизни на большой портовой площади, в самом конце поселка, вырастают две горы. Одна гора настоящая, из угля, похожая на пирамиду, с вершиной и со склонами. Вторая скорее похожа на хребет, подобный тому, что припирает поселок к морскому берегу с юга. С той лишь разницей, что эта, портовая, гора целиком состоит из невообразимого количества бревен, уложенных ровными пачками и рядами, и до самых холодов сохраняет в себе оглушительный, богатейший запах леса.
К тому, что эти горы появляются и к весне исчезают, певекские пацаны привыкли. Примечали они и то, как исчезали горы за зиму. Угольную увозили из порта большие оранжевые самосвалы с нерусскими названиями, а лесную — длинные трейлеры. Но вот как эти горы возникают, видели немногие.
Лешка, например, не видел. В сентябре, когда он возвращался с материка, горы уже стояли, а из кораблей, стоящих у причалов, выгружали ящики. Это, конечно, тоже было интересно. В ящиках, известное дело, возят на Север все что угодно, от шампанского и конфет до велосипедов и стирального порошка. И корабли были интересные, живая география. На корме, там, где название, у них мелким шрифтом были написаны города — Владивосток, Находка, Ленинград, Таллин. Они встречались тут, в Певеке, тыкались друг в друга носом или кормой и стояли неделями. Как будто не было между их родными городами таких невообразимых расстояний, какие на большом школьном глобусе одним взглядом и не охватишь. И моряки, сходящие с разных кораблей на берег, делают вид, что не замечают друг друга. Как будто им неинтересно встретиться здесь, в Певеке, с такими же моряками, только с другого конца земли.
Вообще, в порту было множество удивительных и невероятных вещей. Лешка недаром проводил там все свободное время, пока не выгоняли. До того самого дня, когда последний теплоход с ледоколом, издавая протяжные прощальные гудки и ломая молодой октябрьский лед, отходил от причала до будущей весны.
Но тайна двух гор, лесной и угольной, так и оставалась для Лешки неразгаданной.
Поэтому, вернувшись в третий класс, он твердо решил: на будущее лето остаться в Певеке. Чтобы все увидеть своими глазами. Так что на встречу первого каравана весной Лешка вышел к причалу вместе с Ольгой. Встреча его мало интересовала, зато потом начались такие дела!
Водолазам с ледокола поручили осмотреть причал. Вынесли они на берег тяжелое свое хозяйство, одели одного, самого высокого, в неуклюжий резиновый комбинезон, и началось невиданное! Он спускался в разных местах причала по длинному железному трапу, исчезал под водой, а по телефону все рассказывал. И другой, сидя у приемника, все записывал. А двое матросов без передышки крутили ручную помпу, два больших колеса с ручками.
Лешка забыл про обед, про мать, про все на свете. Он превратился в большие глаза и уши — ловил названия разных водолазных предметов, старался понять назначение каждой вещи, каждого движения и слова в такой непонятной и торжественной водолазной работе.