Так вот и отдыхаю я рядом с ним, исполняя роль штатного оппонента. Вместо того чтобы отпустить тормоза души и просто внимать и созерцать, приходится быть соавтором устных философских поэм о разных людях и рыбах, о машинах и катерах, о дорогах и винограде, об охране леса и утилизации пустых бутылок, о нехватке книг и качестве фильмов, о целебных свойствах чистотела и вреде алкоголя, о пользе голодания и женской глупости... Да мало ли! Ни дать ни взять — вторая половина «Литературной газеты» в стихийном варианте.
Утомительно. Но честно скажу — интересно. Потому ведь и езжу. Сам для себя многое начинаешь понимать, анализируешь свои поступки, делаешь выводы, наконец, учишься здоровым человеческим чувствам, свободным от налета городского снобизма и предрассудков.
Конечно, с другом мне повезло, это ясно. Только вот — ему не везет фатально: живет один. Разумеется, кое-кто был бы рад такой независимости, свободе. Но только не Соболевский. Нет, ему просто не везет с женщинами. Любимая давно ушла от него, обозвав на прощание занудой.
Теперь Олег Соболевский ищет свою Галатею и часто ходит на мыс. На метеостанции и на маяке Чундиер он находит людей, с которыми ему интересно. Таких же — придирчивых к смыслу произносимых слов, желающих жить точно и чисто, ненавидящих пустоту любого сорта, острых и горячих.
И конечно, часами могут они спорить о Чундиере, измышляя о его жизни новые и новые фантазии.
— Гордый дух его не вызывает сомнений, — говорил Олег, когда мы впервые пришли на мыс вместе, и разговор коснулся любимой темы. — Место выбрал какое! Туманы, тайфуны, вечный шторм, скалы. Интересно, он купался под скалами или там, дальше на каменном пляже?
— А может, вовсе и не купался, а выращивал арбузы? — вставил кто-то.
— Надо, кстати, погулять под водой вокруг мыса, — развивал мысль Олег. — Может, он свой корабль тут и положил на дно как память. А потом плодил детей и освещал кораблям дорогу в тайфунные ночи... Жаль, его дом сгорел. Он должен был оставить что-то здесь, для потомков!
— Почему же — для? — спросил я вдруг, и сам удивился этой мысли. — Почему бы ему не оставить самих потомков?
Олег вцепился в эту мысль со всем жаром нерастраченной своей души и с тех пор частенько стал хаживать на мыс.
Что ж, дело хорошее. Размышления о прошлом позволяют нам взглянуть на самих себя с неожиданной стороны, задуматься, а там, глядишь, и что-то исправить.
В этот раз мы приехали в поселок с ним вместе и о походе на мыс не помышляли. Двадцатикилометровый участок от железнодорожной станции до комбината одолели в попутном «рафике», а выйдя из него неподалеку от дома Олега, обнаружили рядом с собой попутчицу. Собственно, объявилась она еще на станции: голосовала на дороге рядом с нами в ожидании машины. Но там я ее не приметил, мало ли народу едет в ту сторону? Зато когда вышли из «рафика» в поселке, оба заметили разом, что девушка очень молода и очень «теловита» (термин Олега, прошу простить!). Кроме того, было нечто завораживающе дикое, рвущееся наружу в ее движениях, взгляде. В какой-то миг мне показалось — у нее кошачье тело, настороженное, гибкое. И лишь глаза под копной забавно нечесаных волос выдавали существо юное и смятенное.
При ней были две неподъемные сумки, которые тут же оказались у нас в руках.
— Тебе куда? — спросил Олег, водружая сумку на плечо.
Девушка кинулась на него, вцепилась в рукав, не забывая оглядываться на меня, угрожавшего другой сумке.
— Эй, вы чего? Не надо, нет, я сама! — заговорила она громко и отрывисто, с искренним испугом.
Нам стало смешно.
— Да куда тебе? — переспросил Олег, не пытаясь сдержать улыбку. — Нам по пути, проводим, сумки же не поднимешь сама!
— Кто, я?! — вскричала она, словно ошпаренная чудовищным обвинением. — Да вы че? Я сама!
Тронулись в путь, сообразив, что добиться от нее места назначения будет непросто. Девушка шла позади и поминутно озиралась. Шагала она широко и мягко, чуть вразвалку — так ходит тундровый человек по тундре, лесной — по лесу, и так же, наверное, шагает леопардица, хозяйка гор и тайги, — сторожко, пугливо и в то же время с легкостью.