На пороге своего дома Олег подмигнул мне, и мы вошли вместе с ее сумками. В окно увидели: она стоит на дороге, по-прежнему зыркает глазами по сторонам, точно собирается в любой миг пуститься наутек.
— Эй! — позвал Соболевский, открыв окно. — Ты чего там торчишь? Зайди, чаю выпьем.
Она вошла, остановилась у порога.
— Так куда тебе все же?
— Кому, мне? На мыс Чундиер.
— На маяк?
— Ага. Нет. На метеостанцию.
— Из отпуска?
— Че? Нет. Я к сестре.
— А кто у тебя сестра?
— Как — кто?
— Ну, кто она?
В глазах — откровенный ужас. Молчит.
— Ладно, садись вот сюда, — Олег сменил тактику, сообразив, что в лоб тут ничего не добьешься. — Твоя сестра работает на метеостанции?
— Да... Где, на Чундиере? — снова вспышка испуга.
— Как ее зовут? — спокойно продолжал Олег.
— Ольга.
— А тебя?
— Лена.
— Слава богу. — Олег устало опустился на диван рядом с ней, она тут же вскочила и пересела на табуретку. Я расхохотался — сил не было на это смотреть! — и включил чайник.
Мы умылись, выложили на стол все, что нужно к чаю, заварили. Все это время Лена сидела, точно приклеенная к табуретке, в самой середине большой кухни, вцепившись в «Роман-газету», добытую из глубин своей сумки. Мы с Олегом были на подъеме — шутили, язвили, тут же решили, что идем проводить Лену, задавали ей вопросы: кто она, откуда, где работает, надолго ли, замужем ли...
Она молчала. Только изредка невпопад вскидывала голову, выкрикивала в радостном каком-то испуге:
— Че?!
В самом деле, окажись мы менее искушенными в общении с разными людьми, вполне могли бы счесть ее не совсем в здравом уме. Однако мы налили чай, наслаждались после двенадцати часов голодовки в поезде и предвкушали прекрасную прогулку к мысу.
Лена от чая отказалась, но как будто — или нам почудилось? — начала успокаиваться.
— Как же без чаю? — спросил Олег. — Дорога большая.
— Я не хочу, честно, — сказала она. И мы тут же отстали со своим чаем.
Городские босоножки она перед выходом на дорогу сменила на шлепанцы-плетенки, чем вызвала у Олега бурю упреков и насмешек.
— Ты спятила, девушка! — шумел теперь он, глядя в непорочные глаза леопардицы. — Тут сплошные камни, твоих панталеток хватит на два километра от силы, а дальше?
— Ды вы че, я дойду! — уверяла Лена.
— Надень вот кеды, — настаивал Олег. — У тебя какой размер?
— Тридцать восемь.
— Ну, эти чуть больше, надевай.
— Не-не, я так!
Ее тон не оставлял никаких сомнений в бесполезности дальнейшего спора. Олег махнул рукой, мы опорожнили наши рюкзаки и запихали в них сумки Лены — так нести легче.
— Как же ты думала добираться? — спросил Олег, оценив еще раз внушительный вес обеих сумок.
— А че думать! Ехала, и все.
— Но дальше как?
— Ну как! Пешком. Или машина, может...
— Машина тут не может. У них одна машина там, на маяке, и ходит она, когда нм надо. Взяла бы лучше свою. У тебя есть машина?
— У кого? У меня? Нету.
— Странно. Просто поразительно! — смеялся Соболевский, привычными движениями помещая рюкзак на спину. — Ну, вперед!
— Пошли.
Стоял хмурый, ветреный день. День, когда блистательные стрекозы тихо дремлют под отяжелевшими листьями трав, цикады смолкают, уступая тревожному шуму стареющей дубовой листвы.
Причудливо гнется дорога, опутывая гористый полуостров, стремясь к далекой своей цели — мысу Чундиер. Дорога пока суха, но влага уже стоит в воздухе, гнетущая влага близкого тайфуна.
За перевалами открывается свинцово-пенное море, и пространство наполняется запредельным, будто бы вечным гулом и грохотом.
Вначале шли на подъем, дышалось тяжело. Потели, молчали. Темп взяли бодрый — дело к вечеру, да и в такую погоду нужно было поспеть до темноты. Олег с опаской и недоверием то и дело оглядывался на ноги Лены: не рассыпались ли еще панталетки? Пока нет, но дальше дорога все хуже, и все темнее небо, а если уж польет...
Нет, она шагала так легко, будто могла давать все десять километров в час вместо семи, которые нам удавалось выжать из своих детренированных городом организмов.
После первого перевала стало легче — сошел первый пот, и на следующий подъем мы уже шагали очень быстро, точно заведенные.
— Ну, теперь-то она заноет, — уверенно сказал Олег. — Не вытянет темпа, провалиться мне!
Дорога, правда, была крепка, выбита в скалах, захочешь — не провалишься! Но и шаг попутчицы ни разу не дал сбоя. Мы были вместе с нею, считая от станции, уже пять часов, успели напиться чаю, вспотели и высохли не однажды. А она мерила дорогу все тем же сильным шагом, не являя даже естественного при такой выносливости маленького презрения к расстояниям.