Дрожа, Глориана поднялась на ноги, машинально разглаживая юбки, хоть они были сильно измяты и запачканы. Шумно вздохнув, она расправила плечи. Может быть, вдруг подумалось ей, она на самом деле ведьма, орудие Люцифера. При этой мысли Глориана задрожала. Хоть она и была бунтаркой, засыпала порой во время утренней мессы или вечерни, покрывала голову, только находясь непосредственно внутри церкви, но зла в ней не было.
Надо при первой же возможности избавиться от этого сундука вместе со всем его содержимым и больше никогда не вспоминать свои детские фантазии.
Глориана прошла к низенькой двери и нагнулась, ступая на крутую лестницу, ведущую вниз. Лестница была узкая, а ее скрипучие ступеньки сделаны из дуба. Ведя пыльными пальцами по стене, Глориана спустилась на первой этаж. Старая, знакомая с детства мебель окружала ее. Ей казалось, что сейчас появится Эдвенна, как всегда занятая домашними хлопотами. Все приведет в порядок, расставит по своим местам.
Глориана уселась на нижнюю ступеньку и положила подбородок на руки. Она не пыталась шантажировать или запугивать Кенбрука, когда заявила утром, что будет жить одна в собственном доме на собственные средства и что не нуждается в его помощи и поддержке. Гордость не позволила бы ей жить под одной крышей с Дэйном Сент-Грегори до тех пор, пока он ухаживает и домогается другой женщины.
Злая слеза оставила след на испачканной щеке, и Глориана смахнула ее резким движением руки. Она разрешила одну проблему, но оставалась другая: она любила Кенбрука. Любила всем сердцем, всей душой. Она должна бороться за него и за детей, которые никогда не родятся, если он оттолкнет ее.
Внезапно заскрипели ржавые петли и входная дверь отворилась, представив ее взору того, о ком она только что думала — ее мужа. Быстрым движением Глориана поправила прическу и разгладила юбки.
— Что вам угодно? — спросила она, оглядев его с головы до ног.
Дэйн вздохнул и провел рукой по золотистым волосам.
— Ты вся растрепана, — сказал он, игнорируя ее вопрос. — Чем ты занималась?
Глориана вспомнила о кукле, странной одежде, обуви, которую еще не знали в тринадцатом веке.
— Нет необходимости объяснять, — процедила она. — В конце концов это мой дом, и все, чем я занимаюсь в его стенах, — это мое дело.
Дэйн прислонился к тяжелой, массивной деревянной двери и снова вздохнул. По привычке он скрестил руки на груди.
— Не стану спорить с тобой, — беззлобно ответил он. — По крайней мере, не сейчас. Ты огорчена, и это моя вина. Я очень сожалею о том, что расстроил тебя.
Глориана молчала в ожидании. Как бы там ни раскаивался Кенбрук, но непохоже было, чтобы он передумал насчет расторжения их брака. Это было написано у него на лице.
— В свое время, — продолжал Дэйн, — ты все поймешь.
Глориана едва сдерживала дикое желание плюнуть ему в ноги, которые были в пределах досягаемости.
— Я уже все поняла, — ответила она ровно, даже не вспыхнув от гнева. — Ты мерзавец, лжец, обманщик. Не хочу видеть тебя!
Дэйн печально покачал головой и, оттолкнувшись от двери, шагнул к ней.
— Да, ты права, я такой, каким ты назвала меня, и даже хуже, — согласился он.
Его слова усмирили ярость Глорианы.
— Пожалуйста, уходи, — тихо попросила она.
Дэйн подошел ближе, держась длинными тонкими пальцами за шар на перилах лестницы. Он посмотрел на Глориану сквозь полуопущенные ресницы, слишком густые, чтобы принадлежать мужчине.
— Сегодня я видел леди Элейну, — продолжал он спокойно, будто не ему только что указали на дверь. — Она просила тебя навестить ее завтра.
У Глорианы упало сердце.
— С ней все в порядке? — спросила она тихо.
Дэйн промолчал, но ответ был ясно написан на его печальном лице.
ГЛАВА 4
Воскресный день завершился вечерней, отслуженной в часовне отцом Крадоком. Глориана тоже пришла на вечернюю молитву, одетая в нежное сиреневое платье и белую накидку, туго стягивавшую ее рыжие волосы. Но ее голова была занята совсем не молитвами, когда она присела на знакомую скамью. Глориана нервничала.
Она думала о Дэйне и, конечно, об Элейне, которую должна была навестить завтра утром. Да еще эта заноза — француженка Мариетта де Тройе. Она предусмотрительно села на заднюю скамью, рядом с ней была служанка и рыжеволосый мужчина, которого звали Максин. Да, Мариетта была красивой, но ее красота была слишком хрупкой, эфемерной. Она слишком слабое создание, со злорадством думала Глориана, чтобы удержать возле себя такого мужчину, как Кенбрук.
Возможно, из деликатности, хотя Глориана и сомневалась в наличии такого свойства у своего мужа, Дэйн сел на одну из передних скамей маленькой древней часовни. По его правую руку сидел Гарет, а по левую — Эдвард.
В этот вечер словно сам святой Павел оделил красноречием отца Крадока. Он без устали с жаром говорил о смирении, подавлении страстей, поклонении Господу и благодарности ему. Голос его то возвышался, то доходил до невнятного бормотания. Молитвам не видно было конца.
После службы всех ждал праздничный ужин, открывающий торжества по поводу посвящения в рыцари Эдварда и еще семерых молодых людей, проходивших вместе с ним обучение. Глориана с грустью подумала, что мадемуазель де Тройе будет посажена во главе стола. Возможно даже, у нее хватит наглости сесть рядом с Дэйном, как если бы она уже стала его женой. — При мысли о подобном унижении щеки Глорианы запылали.
Когда служба наконец закончилась, Гарет, по праву старшего, поднялся первым и зашагал к двери. Дэйн пошел следом за ним, но задержался у скамьи, на которой сидела Глориана, и посмотрел на нее со смесью удивления и сердитого любопытства.