Одо с трудом сглотнул и кивнул в ответ на Алисин вопрошающий взгляд.
— Это она и есть. Тебе она понравилась, но ты ее не видел; ты ей тоже понравился, и скоро она узнает тебя поближе.
— Она так юна.
Во рту у Одо так пересохло, что он мог только сипло шептать.
— Еще нет и четырнадцати. Младше меня начинающей, но не менее страстная и гораздо более опытная.
— Откуда же опыт?
— Как откуда — от меня, конечно! — звонким каскадом зазвучал у него в ушах Алисин смех. — Мы с ней очень, очень сдружились.
— И что же… — Одо все еще не мог справиться с дыханием, — в чем же кроются обещанные опасности?
Принцесса посерьезнела:
— Ее зовет Аруна. Она мусульманка, из приличной семьи. Ее отец — шейх Фахр ад-Камиль. Сейчас он чтит закон и ведет себя мирно, но совсем недавно славился крайней жестокостью. Если только он застанет тебя с ней — или даже просто заподозрит, что ты косишься на его дочь, — он подвергнет тебя медленной и мучительной смерти. — Она передернула плечами. — Зато ты насладишься Аруной — свежей, смышленой, красивой, страстной, опытной в любви… Она недовольна своим уделом и предпочла бы жить среди франков, охотно соблюдая их обычаи. Но, как и мне, ей скоро предстоит покориться неизбежному — выйти замуж за того, кого назначит ей отец. Тогда она станет жить в гареме у какого-нибудь дряхлого сарацинского воина, и всем ее развлечениям придет конец. А пока что отец — у нее под каблуком и исполняет все ее пожелания. Он и позволил Аруне проводить почти все время здесь, во дворце со мной, ее лучшей подругой, и она попытается продлить удовольствие настолько, насколько это возможно.
— Как долго я могу на нее рассчитывать?
— Год, а может, и два — время покажет. Но чего тебе еще желать? Молоденькая любовница, умелая и раскованная, жаждущая ласк и утоляющая ласками — она исполнит любые твои фантазии и желания. Хочешь встретиться с ней?
— Да. Когда же?
— Скоро. Я позабочусь. Но ты точно не передумаешь?
— Нет, конечно нет.
— Даже несмотря на то, что ее отец, неотесанный варвар, за это может вспороть тебе мошонку и на твоих же глазах зажарит твои яйца? А потом будет есть их и наблюдать, как его слуги свежуют тебя живьем? Пойдешь ли ты на это ради одного удовольствия обладать и насыщаться молодым упругим телом?
— Я на все согласен. Зачем ты спрашиваешь?
— Отлично.
Алиса встала и хлопнула в ладоши, призывая Иштара, а затем взяла Одо за руку и потихоньку повела к дверям.
— Я вызову тебя, как только появятся первые новости. Ты же пока готовься допросить монаха-рыцаря, брата Стефана сразу, как он вернется в город.
— Когда же это случится?
— Не могу сказать наверняка, — покачала головой принцесса. — Завтра или, может, послезавтра. Знаю только, что сейчас он уже на пути сюда — с моим помощником. А, Иштар! Проводи его святейшество мессира епископа.
ГЛАВА 2
К тому моменту, когда вдали показались стены Иерусалима, Стефан Сен-Клер уже весьма отличался от того человека, которого Гассан вызволил от кочевников. Вместе со своим спасителем он проехал несколько тысяч миль, и большую часть пути, попривыкнув друг к другу, они провели в беседах.
К своему великому удивлению, рыцарь выяснил, что мусульмане, несмотря на свою верность идеям ислама, считают и христиан, и иудеев близкими себе по духу, поскольку поклоняются единому Богу. Этому Стефана никогда не учили. Гассан объединял всех их под именем Народа Книги, нимало не смущаясь, что Книга у всех называлась по-разному, — важно было, что она все-таки существовала, свидетельствуя, что Господь у всех один. Мысль о том, что три вероисповедания взаимосвязаны таким необычным образом, брату ордена Воскрешения в Сионе была в чем-то близка и понятна, хотя благочестивому христианину она, должно быть, показалась бы страшным кощунством.
В числе прочего, Сен-Клер убедился, что сарацинский воин — не только лучший напарник для путешествия в пустыне, но также и кладезь многих достоинств, которых столь явно недоставало его христианским братьям по оружию: достоинства, благородства, чести и врожденного чувства приличия. Наблюдая за поведением Гассана и прислушиваясь к его суждениям, Стефан в конце концов пришел к выводу, что среди последователей Аллаха и его пророка эти качества — в порядке вещей.
Во время их долгого путешествия они касались и религиозных тем. Гассан затратил немало душевных сил, чтобы прояснить для Сен-Клера разницу между мусульманами-шиитами и их суннитскими противниками, в подробностях растолковывая суть расхождений меж этими двумя направлениями в исламе. Сен-Клер с большим интересом выслушивал его объяснения, но вынужден был признаться себе, что они совершенно не трогают его сердце. Задумавшись о причине своего равнодушия и впоследствии вновь вернувшись к этим размышлениям, Стефан понял, что оно проистекает из отношения к исламскому вожаку — пророку Мухаммеду, который, как известно, был обычным человеком. Христианство, напротив, почитало Иисуса — настоящего Сына Бога, Его воплощение.
Осознание этой истины ошеломило молодого рыцаря своей алогичностью и, исходя из его новых убеждений, вопиющей иррациональностью. Разумом он давно принял и утвердился во мнении, что Иисус из Галилеи был просто Иисусом из Галилеи — Человеком, — хоть и невиданных способностей, пусть и избранником судьбы, и, вполне возможно, пророком, как тот же Мухаммед из Мекки спустя шесть столетий после Него. Так говорилось в манускриптах, некогда тщательно проштудированных Стефаном.
Впрочем, более всего Сен-Клера поразило то, что этот таинственный воин в черной одежде и невиданных кольчужных доспехах по всем известным Стефану мерилам заслуживал быть его врагом, тогда как за несколько дней, проведенных бок о бок в пустыне, стал ему ближе и понятнее, чем любой, встреченный рыцарем за все время его ратных скитаний.
Так или иначе, он не был готов к тому, что Гассан, едва вдали встанут стены Иерусалима, осадит коня и велит дальше ехать одному, освобождая Стефана от клятвы не пытаться спастись бегством. Сен-Клер пытался протестовать, но мусульманин только улыбнулся и широким жестом очертил всю свою фигуру, словно желая сказать: «Взгляни на меня — я воин пустыни, сарацин. Я дня не проживу в городе, если послушаюсь тебя».
Рыцарю было нечего возразить на это, поскольку он никоим образом не смог бы защитить Гассана, обеспечить ему даже хилую защиту в случае нападения: первый попавшийся им в Иерусалиме человек немедленно бросился бы на его приятеля. Еще недавно при виде столь странным образом одетого чужака Стефан сам непременно усмотрел бы в нем явную угрозу для франкского королевства и не раздумывая обнажил бы против него меч.
Итак, воинам пришлось распроститься: Гассан поскакал обратно в пустыню, а Сен-Клер направился к Храмовой горе. Пристыженным и удрученным возвращался он к своим собратьям. Однажды ночью они с Гассаном засиделись у костра, сложенного из сухих верблюжьих кизяков, и долго говорили о переживаниях Стефана. Тогда рыцарь и узнал, что едва не прозакладывал свою душу демону отчаяния, чьи происки столь же губительны для мусульман, сколь и для христиан-франков. Еще немного — и Сен-Клер лишился бы всего, что в мире было для него свято. Осознав это, он с готовностью решил возвратиться и покаяться, признав перед всеми свои заблуждения. Единственным сожалением оставалась утрата нового друга, и Стефан искренне подивился бы и, пожалуй, не поверил бы, что много раз проходил — и не раз еще пройдет — мимо жилища Гассана. Даже если бы он столкнулся с сарацином лицом к лицу, ему и в голову бы не пришло, что этот скромный конеторговец и есть тот самый благородный шиитский воин.
Появление Сен-Клера в конюшнях вызвало почти такое же всеобщее возбуждение, как и в предыдущий раз. Собратья были рады Стефану и не скрывали этого, но, едва вступив под своды знакомой пещеры, он с пронзительной ясностью ощутил, что между ними теперь пролегла пропасть. Очевидно, что монахи находились в полном недоумении, и им не терпелось расспросить, что приключилось с Сен-Клером и где он все это время пропадал, но от него не укрылось и то, что никто не находил подходящих слов и не знал, как с ним теперь обращаться. Ни один из братьев якобы не заметил отсутствия у него оружия; все старательно избегали этой темы, и Стефану такое притворство показалось нелепым, поскольку, если и была в их жизни в Заморье некая главная особенность, то она заключалась в том, что невозможно протянуть в пустыне без оружия даже самую малость. Тем не менее он вернулся целым и невредимым, пробыв на вражеской территории долгое время, без меча и доспехов, и почему-то это никого не удивляло. Позабавившись такому отношению, Сен-Клер вскоре почувствовал неловкость своего положения, а еще через час и вовсе замкнулся в себе, пестуя обиду в возмущенном молчании.