Йорк
Пятого дня месяца июня, лета Господня одна тысяча девяносто первого Гуго, барону Пайенскому из графства Шампанского
Приветствую Вас, мой друг.
Посылая Вам это письмо, дополняю его величайшим и ценнейшим из всех моих земных сокровищ — дочерью Маргаритой. Этот поступок, то есть отправка ее к Вам, когда сам я остаюсь в Англии, должен объяснить Вам всю нелегкость моего решения. Если бы я теперь всерьез не тревожился за ее безопасность, я ни за что не согласился бы расстаться с ней, как и никогда не позволил бы себе обременять Вас настоящим поручением — позаботиться о чужом чаде. К счастью, Маргарита уже не дитя, и это соображение помогло мне смириться с принятым решением.
Насколько Вы осведомлены, после кончины моей супруги дочь стала моей единственной отрадой и с бесконечным терпением и покорностью сносила все те унизительные неудобства, на которые была обречена из-за моего неустроенного образа жизни. Мой замок не годится молодой особе для жилья: он обнесен земельной насыпью, укрепленной тесом, а строения в нем грязны, убоги и приземисты, что совершенно не подходит для молодой благовоспитанной девушки. Сейчас она вынуждена обитать в крепости, которая никогда и не претендовала на звание настоящего жилища. Единственным предназначением моего замка по праву считается защита дружины от хищнических вражеских нападок и постоянных осад. Таким образом, я пришел к выводу, что, вынуждая свою дочь жить здесь, я обрекаю ее если не на смерть, то, несомненно, на нищету и скудость существования.
Мы, то есть нормандцы Вильгельма, живем в Англии уже двадцать пять лет, а в местности Йорк — шестнадцать лет, и с тех пор, как мы пришли сюда, населяющие эту область саксонцы не стали к нам приветливее или терпимее. Я уже давно должен был выслать дочь подальше от этих земель, но, подчиняясь слабостям души и капризам самолюбия, я страшился расстаться с ней, поскольку она единственная напоминает мне в этой насквозь раскисшей от сырости, дождливой и промозглой стране, что такое истинная красота. Теперь же снова грядет война; с севера нам грозит очередное нашествие, и, поскольку я не могу здесь ручаться за ее безопасность, я не могу поступить иначе, как отправить ее к Вам в уверенности, что лучшего приюта для нее не найти.
Малькольм Канмор, король Шотландский, снова возвращается, чтобы отвоевать у нас прежние владения — это третья его попытка за двадцать лет, — и король Вильгельм своим повелением опять обязал меня дать обидчику достойный отпор. Девять лет назад мне уже приходилось схватиться с Малькольмом, и тогда мы все надеялись, что навсегда разделались с его войском. Но теперь, когда Завоеватель скончался, этот Канмор (я слышал, его имя означает «Великий Вождь») возомнил, будто сын окажется на поле брани куда уступчивее отца. Глупец!
Его жена, почитаемая у себя в стране чуть ли не за святую и тезка моей дочери, к тому же приходится кузиной Эгберту — бывшему саксонскому преемнику английского трона. Так вот, эта Маргарита была столь неразумна, что подстрекала своего супруга жертвовать людьми без числа в попытках отвоевать королевство — не единожды, а трижды.
Через три дня мы выступаем. Пока я Вам пишу, здесь собирается моя дружина. В нее войдут все годные для сражения мужчины, которых мне удастся найти, и, как следствие, я вынужден буду доверить защиту своего замка малочисленному отряду верных мне людей. Они будут охранять ворота вплоть до моего возвращения.
Столкнувшись с неотвратимостью такого обстоятельства, а также того, что я могу вовсе не вернуться с поля сражения, я распорядился отдать мою драгоценную Маргариту на Ваше попечение. До побережья она с небольшой свитой доберется под надежной охраной, поскольку ее будет сопровождать все мое войско, а завтра я посажу ее на корабль и отправлю вдоль восточного берега Англии к югу, через пролив.
Они бросят якорь в Гавре, что на северном французском побережье. Обеспечить безопасность всего путешествия я препоручил моему доверенному человеку по имени Жискар. Ему и двум его сыновьям, Мишелю и Ромбо, я вручил достаточно золота, уложенного в три крепких сундука. Распорядитесь этими сокровищами как приданым, когда в будущем подберете для моей дочери подходящую партию. Прочнее судна, на котором я ее посылаю во Францию, не сыскать, и я уверен, что оно выстоит в самый злой шторм, хотя сейчас лучшее и спокойнейшее время года для дальних морских путешествий.
Не берусь загадывать, мой друг, когда Вы теперь получите от меня известия и получите ли их вообще, но я ни на миг не сомневаюсь, что моей дочери под Вашим кровом и попечительством будет лучше, чем где бы то ни было. Позаботьтесь о ней ради меня, а я буду надеяться, что вскоре снова увижу вас обоих.
В тот день барон Гуго долго сидел во дворике и наедине с собой читал и перечитывал обращенные к нему слова старого товарища. Когда вокруг него начали вытягиваться вечерние тени, он решил, что не стоит спешить с выводами. Maргарита станет считаться его новой дочерью — столь долго, сколько потребуют обстоятельства, а пока оба они будут ждать известий от Стефана Сен-Клера.
Тем не менее три последующих года из Англии не приходило о нем никаких вестей. Никто даже не мог с уверенностью сказать, чем закончилось нашествие шотландцев с севера. На юге острова нормандцам пока удавалось удерживать власть, и это ни для кого не было секретом. Остальные подробности были крайне недостоверными, и, поскольку на то была воля Вильгельма Рыжего, никто не осмеливался вызывать на себя его гнев.
Не ведая, жив или умер его друг, барон Гуго взял на себя отправление всех родительских обязанностей по отношению к Маргарите и к концу ее годичного пребывания в его замке относился к ней точно так же, как и к другим своим дочерям. Осенью 1092 года он без колебаний решился устроить ее брак с Пейном Мондидье, сочтя его превосходной для нее партией, несущей всяческие выгоды обеим сторонам, и зная, что ее отец поддержал бы такое предприятие. Жених с невестой, конечно, были далеки от той влюбленности, что давно поразила Луизу де Пайен и Сент-Омера, но им нравилось общество друг друга, они много времени проводили вместе, и все решили, что таких отношений вполне достаточно для создания крепкой и счастливой семьи.
ГЛАВА 5
Для молодых триумвиров наступила безмятежная пора. Двое из них были удачно женаты и вполне довольны жизнью, а их супруги стали им ближайшими поверенными. Гуг, пока остававшийся холостым, радовался, что теперь может уделять орденским штудиям сколько угодно времени, поскольку у приятелей, ранее отвлекавших его от занятий, теперь появились новые обязанности.
Идиллия подошла к концу, когда майским вечером 1093 года Годфрей и Пейн вместе явились в покои Гуга. Вид у обоих был озадаченный и растерянный. Гуг сразу понял, что случилось нечто непоправимое, поэтому сразу отложил книгу в сторону и вскочил.
— Что такое? Что с вами? Что случилось?
Годфрей с Пейном переглянулись — виновато, как подумалось Гугу, — но никто из них не решался заговорить первым. Годфрей пожал плечами и упал на скамью у окна. Привалившись к стене, он снова поглядел на Пейна и только потом смог взглянуть в глаза Гугу.
— Они все знают, — произнес он.
— Кто «они» и что знают?
Ответа Гуг не дождался и в нетерпении вновь обратился к друзьям:
— Я что, должен угадывать? «Они все знают» — понимай, как хочешь! Вы что, оба рехнулись? Кто знает и что знает — объясните наконец!
Пейн прокашлялся:
— Девчонки, Маргарита и Луиза. Знают об ордене.
— Что-что?
Недоверие и ошеломление, прозвучавшее в этом коротком вопросе, повергло обоих друзей в неловкое продолжительное молчание, но Годфрей вскоре не выдержал и пробормотал:
— Знают, да… Они что-то обсуждали меж собой, делились догадками, сравнивали свои предположения и дошли до того, что спросили у нас напрямую, чем мы занимаемся на собраниях.