Де Пайен наконец умолк, чувствуя на себе изумленный взгляд приятеля. Тот спросил:
— Ответь, пожалуйста, почему это тебя так поражает?
Гуг растерянно заморгал, не в силах скрыть замешательство, потом пожал плечами:
— Я не понимаю. А что меня поражает?
Годфрей, казалось, ничуть не смутился его недогадливостью:
— Что наши христианские братья таковы, каковы есть сейчас. Ты ведь достаточно много учился, чтобы не удивляться этому. Ты потратил целых семь лет на проникновение в тайны ордена после восхождения до того, как вернулся сюда. Ты что же, разуверился в своих познаниях?
— Нет конечно! — с возмущением выпалил Гуг. — Но эти познания невозможно применить к настоящей жизни — той, которая нас окружает. Обряды, которые я изучил, носят сокровенный смысл, и понимание их мало кому доступно. Они не имеют ничего общего с действительностью — мне стало это более чем ясно с тех пор, как я вернулся с родины, из самого сердца нашего ордена, и отгородился от всех. Мы ждали — то есть я ждал — каких либо указаний, наставлений по поводу того, что делать и как поступать, но так ничего и не получил.
— Странно. Сам я за последние лет пять укрепился в противоположном мнении. — Сент-Омер слегка качал головой и глядел на друга с улыбкой. — Прикованный к веслу, я все больше убеждался, что уроки, преподанные мне в юности нашим орденом — касаемо того, как жить и чего ждать от наших набожных христианских братьев, — имели самое непосредственное отношение к живой истине — той, что правит миром, в котором мы вынуждены обретаться. Многое из того, что мы тогда заучили, было построено на незыблемом уставе ордена, но гораздо больше знаний опиралось на предположения… чего можно ожидать, если случится то-то и то-то. Теперь весь мир стал другим, Гуг, и то, о чем нас предупреждали, сбылось.
Сент-Омер прервался и окинул друга спокойным взглядом огромных запавших глаз.
— Когда ты в последний раз виделся с кем-либо из ордена?
Де Пайен снова пожал плечами:
— Уже давно, лет пять назад… Думаю, они не очень-то стремятся встретиться со мной — я ведь ни от кого не прячусь. Просто предпочитаю одиночество.
Выразительным жестом Гуг пресек попытку Сент-Омера возразить:
— Понимаю, дружище, что можно обо мне подумать, и охотно допускаю, что кое-кто считает, будто я свихнулся, но меня, честно говоря, это мало волнует. — Он задумался на минуту, затем продолжил: — Порядочно времени прошло с тех пор, как я в последний раз виделся с братом по ордену — не считая тебя. По своем возвращении в Заморье я еще умудрялся встречаться с кем-то из них, но каждый раз это происходило случайно и непредвиденно, хотя я прилагал усилия к их розыску. И в каждое из таких свиданий мы обещали друг другу, что непременно должны собираться и повторять ход ритуалов — пусть нас и недостаточно, чтобы полностью осуществлять церемонии. Всем было понятно, что повторение гораздо важнее исполнения, потому что ритуалы сохранятся и без нас — они не умрут, даже если их некому будет осуществлять, — но само наше братство, то есть мы, его члены, должны постоянно упражнять память, чтобы сохранить слова и порядок ритуалов. Надо все время повторять содержание церемонии — пусть пока без внешней ее формы. Большинство из нас на протяжении всего этого времени поддерживали связь хотя бы с одним собратом, Поэтому мы могли служить друг другу наставниками. Как раз тогда я больше трех лет водил близкое знакомство с рыцарем по имени Филипп Мансурский — кажется, он говорил, что никогда не слышал о тебе. Сам он был из Британии, поэтому вряд ли ты мог с ним где-то встречаться. С ним вместе мы сражались и также находили время для повторения ритуалов. Потом Филиппа убили в стычке на пути в Яффу — это было через год после моего возвращения сюда, — и с тех пор я больше не предпринимал никаких усилий. А вскоре руки у меня совсем опустились… Прими во внимание и то, что я умею читать и писать — в отличие от большинства людей здесь, — поэтому повторение и запоминание слов давалось мне гораздо легче, чем остальным собратьям. Тем не менее поначалу мы прилагали хоть какие-то усилия, чтобы время от времени собираться вместе. Но тебе известно не хуже меня, что значит заниматься чем-либо по собственной прихоти в разгар боевой кампании. Все мои знакомые были тогда мне ровесники, и мы знали друг друга еще до папской войны, но в Заморье мы приехали под предводительством разных сеньоров, что изначально отдаляло нас друг от друга. Добавь к этому воинские и вассальные обязанности, полностью исключающие возможность наших самовольных собраний. И еще постоянные смерти… Вначале наших собратьев набиралось до сотни, но рубеж веков миновал, и нас осталось менее двух десятков. И все время приходили известия, что еще один пал в битве или скончался от чумы или иной заразы, которых вокруг свирепствовало великое множество…
Де Пайен умолк. Сент-Омер глядел, как тот потирает пальцами переносицу, мыслями унесшись очень далеко от тлеющего костра, возле которого они оба сидели. Наконец Гуг очнулся и подхватил нить оборванной беседы:
— Затем пришла пора для череды новых собратьев дущих славы молодчиков с шелушащимися от солнца, обожженными лицами. Все они приехали из Франции и готовы были ручкаться с каждым встречным и поперечным, пока не пообтерлись. Эти были не против познакомиться с кем-нибудь из ордена и передать новости с родины, но организовать встречу по-прежнему не представлялось возможным. Однажды нам это почти удалось — девять членов ордена должны были явиться на собрание, — но в тот же самый день в трех милях от места нашего свидания неверные разметали караван, поэтому мы всю ночь вынуждены были рыскать по пустыне, спасая пленников…
Де Пайен вновь прервался и погрузился в воспоминания, сузив глаза в две узкие щелки.
— Вот тогда, помнится, я и решил окончательно погрузиться в молчание. В те дни собратья, едва оказавшись поблизости от нашего лагеря, еще приходили повидаться со мной, или я сам, прослышав, что кто-нибудь из них находится неподалеку, посылал к нему Арло, и тот помогал нам встретиться неприметно для окружающих… но все это, конечно, относилось к членам ордена, которых я знал лично. Новички — те, кто приехал сюда позже, — не могли сообщить о себе, и у меня не было возможности познакомиться с ними. Итак, я становился все большим отщепенцем — по отношению к собратьям и ордену в целом. Знаю, это недостойно — возможно, даже непростительно, но ничем, кроме чудачества, я это объяснять не буду.
Сент-Омер, нахмурившись, изучающе посмотрел на друга из-под сдвинутых бровей, потом кивнул:
— Ага, а кто-то подумает, что из упрямства.
Его незлобивый тон смягчил обидное замечание. Гуг согласился:
— Пусть подумает. А это и правда. А ты сам? Когда ты в последний раз сообщался с орденом?
Сент-Омер обернулся, кинув через плечо взгляд, чтобы удостовериться, что никого нет рядом, и лишь потом ответил:
— Пять лет назад, и как раз по поводу тебя, мой друг. Я вез тебе указания из Амьена, когда попал в плен к туркам.
— Мне — из Амьена? Но я никого там не знаю.
— Но меня-то знаешь.
— Кроме тебя, разумеется. Кто бы мог мне оттуда писать?
— Наш орден. Сам сенешаль Жан Туссен, сеньор Амьенский.
— Туссен мне писал? Зачем? Чего он хотел от меня?
Сент-Омер озадаченно развел руками:
— Вероятно, многого, судя по количеству депеш. Жаль, что я так и не узнал, о чем там было написано, хотя я, как ты уже упомянул, тоже принадлежу к тем немногим грамотеям, что встречаются среди рыцарей. — Годфрей пожал плечами, словно винясь в своей нерадивости. — Они пропали… вместе со всем прочим, когда корабль отправился на дно.
— Пропали… — растерянно заморгал де Пайен, затем кивнул: — Ну да, конечно. Ты все утратил, кроме жизни, хвала Господу. Тебе не намекнули случаем, что было в тех письмах?
— Нет, ни словом не обмолвились. И с чего вдруг? Письма были адресованы тебе, а с меня требовалось только доставить их, поэтому мне и дела не было до их содержания. Идею встретиться с тобой, с моим другом, подал мне орден, и он же заручился моим согласием отвезти тебе его указания. Я ехал и больше думал не о данном мне поручении, а о своих болячках. И я знал, что, прочитав послание, ты сам посвятишь меня в то, что сочтешь нужным, и это будет означать, что такова воля старших по ордену. Но любопытствовать, что в этих депешах, и читать их долгими ночами во время морского путешествия походило бы на искушение влезть не в свои дела, что было бы равносильно нарушению наших священных клятв. Теперь, после стольких лет, я смею предположить, что братия узнала о провале моей поездки и либо отказалась от своих намерений в отношении тебя, либо поручила доставку сведений другому гонцу. Ты так-таки ничего не получал от них все это время?