Один из чудом оставшихся в живых рыцарей эскорта выступил вперед и взмахом руки оборвал его излияния.
— Довольно, сир, — выкрикнул он. — Как вы смеете так разговаривать с вашей королевой?
Воин едва взглянул на рыцаря, что одернул его, но удивленно распахнул глаза и медленно повторил его последние слова, обратив их в вопрос:
— С моей королевой?
Он еще раз внимательно оглядел даму, без сомнения, приметив и плачевное состояние ее одежд, и спутанную прическу, и, возможно, как подумалось Морфии, заляпанное грязью лицо с кровавыми разводами, оставленными на нем липкими пальцами.
— Именно. Эта сеньора — Морфия Мелитенская, супруга короля Балдуина и королева Иерусалимская, — огрызнулся рыцарь эскорта. — Преклоните перед ней колени и поприветствуйте как подобает.
Человек по имени Годфрей полуобернулся к нему и окинул придворного взглядом, исполненным явного презрения. Не обратив никакого внимания на его выпад, он встал спиной к вспыхнувшему от возмущения рыцарю и вновь посмотрел на Морфию.
— Простите меня, сеньора. Если бы я знал ваш титул заранее, я был бы вежливее. Тем не менее я сказал чистую правду.
Морфия кивнула:
— Вы правы, сир рыцарь. Я оскорбилась без всякого на то основания. Могу ли я узнать ваше имя?
Она улыбнулась ему своей самой радушной, самой обезоруживающей улыбкой, и рыцарь поддался:
— Конечно, сеньора. Меня зовут Годфрей Сент-Омер… вернее, звали раньше. Теперь я просто брат Годфрей.
— Понимаю ваше смущение, — снова улыбнулась Морфия. — Многие годы я звалась графиней Эдесской, а теперь я — королева Иерусалимская. К титулам приходится… приспосабливаться, к ним не сразу привыкаешь. Итак, брат и сир Годфрей Сент-Омер, если вы сочтете возможным явиться ко мне во дворец, я с большой радостью постараюсь выразить вам свою признательность, равно как благодарность от лица моего мужа и детей, в более подобающей и торжественной обстановке. Когда вы соизволите навестить нас?
Воин выпрямился и прижал правый кулак к сердцу в знак особого приветствия.
— Прошу прощения, сеньора, но, боюсь, это не состоится. Я теперь простой монах, брат Годфрей, и хотя я совсем недавно принял обет, но он тем не менее запрещает мне видеться с женщинами, даже с милыми и царственными…
Он смешался, а потом добавил с тенью улыбки:
— Или, лучше сказать, в особенности с милыми и царственными женщинами. В любом случае, я польщен приглашением.
Он огляделся, уже без улыбки, и снова обратился к Морфии:
— А теперь, если вы не возражаете, я займусь поисками лошадей и подходящей кареты — ваша пришла в совершеннейшую негодность — и мы сопроводим вас до самого города.
Уже через мгновение он ушел хлопотать, а Морфии осталось только ждать, пока ее спасители отыщут средство и способ доставить ее невредимой домой, к семье. Предоставленная самой себе, она не чувствовала скуки или нетерпения, поскольку вдруг с пугающей ясностью вспомнила слышанное ею в церкви изречение: «И в самой жизни мы на волосок от смерти». Только что оно буквально подтвердилось. Ее недавнее спасение от кровавой расправы казалось ей не иначе как волшебством, с которым она еще не до конца свыклась, недоверчиво наблюдая за прочими чудесами, по-прежнему происходившими вокруг, когда она уже была вне опасности. Хоть и смутно, но все же она мысленно начала поиск быстрого и эффективного способа подобающим образом отблагодарить людей, так самоотверженно бросившихся ей на помощь, — этих монахов-воинов, не ожидавших никакой награды.
В те дни, когда патриарший дозор только начинал свою деятельность, до Морфии доходили слухи о ветхих старикашках, и, несмотря на последующие опровергающие сведения, она в беспечности своей доверяла наветам, что, дескать, это неумехи, чуждые потребностям мира, в котором пребывала сама королева. Теперь, когда она была прямо и безоговорочно обязана им жизнью, Морфия не допустит, чтобы кто-либо из ее окружения принижал их или относился к ним с пренебрежением. Только глупец, категорично заявляла она самой себе, будет полагаться на мнения других о чем бы то ни было, даже не попытавшись дознаться правды. Морфия Мелитенская никому не позволит одурачить себя — она едва не опустилась до этого, по собственному признанию, но теперь с этим покончено.
Даже Балдуину, ее супругу, свойственно было снисходительно фыркать, едва речь заходила о новом патриаршем воинстве. Король не придавал дозору особого значения, несмотря на то что это политическое объединение приносило ему ощутимую пользу. Морфия знала, что довольно быстро и без труда сможет изменить точку зрения мужа, и вознамерилась подступиться к нему, как только вернется домой. Предводитель дозорных Сент-Омер, кажется, с неподдельным прямодушием отверг ее посулы благодарности и награды, и у Морфии не закралось ни малейшего подозрения, позволяющего усомниться в его честности и искренности. Такие качества выделяли монаха и его собратьев из ее круга, сильно отличая их от прочих мужчин, и Морфия дала себе слово найти средство, в высшей степени достойный способ вознаградить их, не нанося урона ни их чести, ни их бескорыстию.
Она все еще обдумывала про себя разные ухищрения и пути для достижения своей цели, улыбаясь от предвкушения, когда ее спасители вернулись с небольшой опрятной повозкой, выложенной изнутри подушками, на которой и довезли королеву до самого дворца.
ГЛАВА 2
Сдвоенный вход в конюшни, где с королевского разрешения теперь размещались миротворцы патриарха, заметить было не так-то просто, если не знать наверняка, что ищешь. Так думал Сент-Омер, подходя к проемам, ничем не похожим на двери. Вокруг царило запустение, и единственным признаком жизни можно было считать негромкий стук: в огороженном загоне у старинной южной стены топтались несколько лошадей.
Приблизившись, Сент-Омер различил на фоне ярко освещенной белой каменной кладки фигуру человека. Тот сидел у большего по размеру прямоугольного проема, прислонив обитую кожей спинку стула к стене, и, казалось, крепко спал. Одет он был в такую же ничем не примечательную коричневую бумазейную хламиду, что и сопровождающие Сент-Омера. Всем им было известно, что этот человек — часовой, поставленный здесь для преграждения доступа посторонним не только в сами конюшни, но даже и просто ко входам в них.
Эти входы даже вблизи невозможно было принять за двери. Они являли собой бреши, выбитые в стене, загораживающей зияющий проем древней пещеры на юго-западном склоне Храмовой горы. Вероятно, ограду построили, чтобы хранить внутри некие припасы. Отверстия в ней были неодинаковы, неправильной формы, и неискушенный наблюдатель усмотрел бы в них не что иное, как два огромных черных пролома с зазубренными краями, совершенно не заслуживающие внимания, поскольку над ними, затмевая их, царил величественный живописный холм, увенчанный бывшей мечетью аль-Акса, Куполом Скалы — одной из трех исламских святынь, наряду с Меккой и Мединой. В год 1099-й, когда был взят Иерусалим, великолепная мечеть была осквернена и переоборудована в королевский дворец для здешних христианских монархов. Сейчас она служила жилищем Балдуина Второго и его супруги Морфии.
Часовой приоткрыл глаза и поднялся, зевая и потягиваясь. Сент-Омер со своим отрядом приблизились ко входу, и стражник поспешил отодвинуть перекладину, преграждавшую путь в загон для лошадей. Он держал ворота открытыми до тех пор, пока все всадники не оказались внутри и не спешились. Сент-Омер и другой рыцарь, Гондемар, уже успели расседлать коней, но, едва они собрались приступить к их чистке, как к ним подошел тот самый стражник и объявил, что старшие собратья держат совет. Ему было велено позвать отсутствующих, как только они вернутся.
Оба рыцаря переглянулись, а Джубаль подошел к Сент-Омеру и взял у него из рук поводья.
— Я позабочусь о лошадях, — заверил он. — А вам лучше пойти на ваш совет. Не забудьте рассказать им, как вы встретились с королевой.
Сент-Омер встрепенулся и пристально поглядел на слугу, выискивая в его лице насмешку, но Джубаль был, как всегда, невозмутим и держался вполне обыкновенно.