Добровольцы видели его всюду, на самых опасных местах, совершенно спокойным и ровным.
Он ничего и никого не боялся, и армия совершала чудеса.
– Командующий приказал. – Это было альфой и омегой. Приказание невероятное. Препятствия неодолимые. Но все летело прахом.
– Командующий приказал.
Это был человек железной воли и неодолимой энергии.
Жизнь его была несладка. Судьба то возвышала его, то низвергала в пропасть. Сегодня он вождь, а завтра пленник. Опять вождь, верховный вождь всей русской армии, и опять – в Быховской тюрьме.
Бой был его стихией. Свистали пули, гремели пушки, рвались гранаты, а он улыбался.
Его умоляли беречь себя, ему доказывали, что Добровольческая армия не нуждается в примере, – он пожимал плечами.
Верные текинцы силой стаскивали его со стога, откуда он следил за боем, осыпаемый снарядами; он уходил без конвоя.
Это был гений войны, он смеялся над смертью, и смерть щадила его. Но всему положен предел.
Во время штурма Екатеринодара Корнилов жил в маленьком домике на ферме Кубанского экономического общества, верстах в пяти от казачьей столицы. Красные, очевидно, знали его местопребывание, и гранаты рвались кругом домика.
Все окружающие умоляли его перенести ставку в другое место; он не отвечал.
Так погиб наш народный герой, погиб накануне осуществления своей мечты – возрождения русской армии.
Но жизнь не ждет, армия ни на минуту не может остаться без головы, и приказом генерала Алексеева командующим добровольцами был назначен помощник Корнилова, генерал-лейтенант А.И. Деникин.
XXVII. Отступление. Селение Гначбау
Новый командующий созвал военный совет.
Армия пала духом. Истомленные пятидневными непрерывными боями, добровольцы были сражены вестью о смерти своего вождя.
Екатеринодар взять еще можно, но потери уже понесены колоссальные. В некоторых частях осталось в строю не более 40 процентов; остальные убиты или тяжело ранены; легкораненые не считались, – все они возвращались в строй.
Новый штурм повлек бы за собой и новые потери.
Что же осталось бы на защиту Екатеринодара, если бы и удалось его взять? Ничтожная горсточка измученных людей.
Между тем силы красных были велики. В несколько дней они собрали в Екатеринодар до 40 тысяч солдат, около 40 орудий и подвезли 4 броневых поезда.
У добровольцев в строю осталось не более 1800—2000 человек. На восстание казаков надежды были сомнительные. В Елизаветинской станице мобилизовали несколько сотен.
Им роздали винтовки и поставили в строй. Казаки не выдержали упорного боя и вернулись домой. Ясно было, что ни на кого, кроме своих, надеяться было нельзя.
Совет решил отменить назначенный штурм и отвести армию от Екатеринодара.
В ту же ночь, с 31 марта на 1 апреля, обоз двинулся из Елизаветинской на север, и, прикрывая его, отошла и армия.
Отходили ускоренным маршем, для пехоты брали подводы в селениях; но это не было беспорядочным, паническим бегством.
Отступали в полном порядке.
Большевики не преследовали, опасаясь какого-нибудь скрытого маневра. Лишь броневые поезда посылали снаряды вдогонку.
К вечеру того же дня при подходе к одному из хуторов, окружавших немецкую колонию Гначбау, добровольцы были встречены артиллерийским огнем. Армия перестроилась к бою, а обоз, под прикрытием одной охранной роты из 50 инвалидов, был послан другой дорогой в обход.
Но местность была заполнена большевистскими отрядами, и через несколько верст и над обозом стали рваться шрапнели. Однако обоз шел прямо на артиллерию, и орудия смолкли. Очевидно, большевики не поняли, кто был перед ними, и отступили.
Поздно вечером собралась армия в колонии Гначбау, и измученные шестидесятиверстным переходом, без сна и отдыха, добровольцы заснули мертвым сном.
На другой день, 2 апреля, оказалось, что армия была окружена превосходными силами неприятеля. Одиннадцать орудий гремели со всех сторон и засыпали снарядами колонию.
Гначбау – селение из небольших; армия разместилась в страшной тесноте. Улицы и переулки были загромождены повозками, а в хатах места не хватало.
Все было на улице, под непрерывным огнем.
Положение казалось критическим. Сил не хватало отбивать пехотные атаки, а снарядов и патронов в обозе совсем не осталось. Все было отдано частям еще во время екатеринодарских боев; даже у раненых, ехавших на повозках, были отобраны последние патроны, и оставили только по одной обойме – четыре патрона на врага и один на себя.
Решено было прорываться: будь что будет. Может быть, кто-нибудь и уцелеет.
Обозом, конечно, придется пожертвовать; можно ли было себе представить, чтобы 1500 повозок могли прорваться вместе с армией?