Размышляя таким образом, граф приехал в Мовер около двенадцати часов; он не торопился; ему хотелось насладиться чистым деревенским воздухом.
Мажордом уже ждал его со старшими лакеями, и мост был опущен. Но графиня, вопреки обыкновению, не вышла навстречу ему; это его удивило, но он не подал вида и, отпустив слуг, прошел к себе переодеться, прежде чем идти к жене.
За ним шел его камердинер и молочный брат, Мишель Ферре. Переодеваясь, граф обычно разговаривал с ним.
- Что нового, Мишель? - спросил граф.
- Ничего, монсеньор,- отвечал камердинер.
У Мишеля имелась одна привычка: он никогда ничего не знал, но если граф начинал его расспрашивать, то он часто высказывал больше даже, чем от него требовалось. Граф знал это и потому спокойно продолжал:
- Так все благополучно в деревне?
- Все, монсеньор; никогда у нас не было так спокойно.
- Очень рад.
- Третьего дня только лакеи и пажи поссорились с гугенотами при выходе из церкви.
- Скажите пожалуйста! Но ничего особенного не случилось?
- Да не стоит и говорить, монсеньор, такие пустяки; расшибли несколько голов, больше ничего. Эти пажи - сущие демоны. Одного наповал убили камнем, двоих-троих славно отделали, но больше ничего!
- Гм! И этого, я думаю, довольно, Мишель?
- Что делать, монсеньор! - сказал камердинер, слегка передернув плечами.- Эти ракалии 18 точно назло залезают наших по всей дороге от Парижа сюда.
- Правда, Мишель, но будем надеяться, что скоро это прекратится, и каждый во Франции будет иметь возможность свободно исповедовать свою веру.
- И его преподобие Роберт Грендорж говорил нам вчера то же самое,- ответил Мишель.- Он произнес проповедь и назвал этих людей амалекигянами 19, слугами Баала. Мы мало что поняли, но, должно быть, это было очень хорошо; мы все горько плакали.
- Да,- смеясь отвечал граф,- должно быть, очень хорошо в самом деле. Никто не приезжал в замок?
- Нет, монсеньор, потому что нельзя назвать гостем незнакомого господина, который приехал через два часа после вашего отъезда.
- Что ты, Мишель? Какой господин?
- Как же, монсеньор! Красивый, любезный, веселый и очень щедрый; мы о нем очень жалели; он несколько дней гостил в замке, потом за ним приехал какой-то его приятель, и они уехали.
- Ах, да! - сказал, сдерживая волнение, граф (ему ни за что не хотелось показать этого даже такому доверенному слуге).- Я и позабыл, мы ведь ждали его!
- Я это сейчас подумал, монсеньор; графиня приняла его не только как старого знакомого, но как друга.
- Я поблагодарю графиню, Мишель,- сказал Оливье, для которого эти слова были точно удар ножа.
- Какое несчастье, что графини нет дома! Она была бы так счастлива встретить вас, монсеньор.
- Как?… Что ты говоришь?… Графини нет дома!
- Уже два дня нет, монсеньор.
- А ты говорил, что ничего нет нового, Мишель!
- Конечно, монсеньор!
- Ссора с католиками, убийство, приезд моего приятеля, внезапный отъезд графини, которая до сих пор никуда, кроме церкви, не выходила… pardieu. Да тут только пожара и грабежа не хватает. Мишель!
Он говорил отрывисто, с явно напускной веселостью, так что камердинер совсем растерялся и не знал, что делать. В дверь кто-то тихонько постучался. Мишель пошел отворять.
- Что там еще? - спросил граф, когда тот вернулся.
- Ничего, монсеньор. Камеристка мадемуазель де Сент-Ирем пришла просить вас на несколько минут к барышне.
- А! - со странным выражением протянул Олнвье.- Так мадемуазель де Сент-Ирем дома?
- Да, монсеньор. Что прикажете сказать?
- Камеристка тут?
- Точно так.
- Скажи, что я сейчас буду иметь честь прийти к мадемуазель де Сент-Ирем.
Мишель вышел.
Граф несколько минут стоял, опершись на спинку кресла, бледный, с опущенными глазами, со страшной болью в сердце.
Оливье ревновал, ревновал без всякого основания, сознавая в душе всю смешную сторону этой ревности.
Он разговорился с Мишелем, просто чтобы позабавиться его чудачествами, но ни за что на свете Оливье не стал бы расспрашивать лакея о поступках своей жены. Только графине принадлежало право объяснить ему, основательны ли его подозрения. Если она виновата, он разойдется с ней без огласки и упреков.
- А если она невиновна? - мелькнуло у него вслед за тем, и сжатые губы слабо улыбнулись.- Жанна меня любит, я в этом уверен; она так же нежно любит и свое дитя - мое дитя. Я с ума схожу. Это все моя проклятая ревность. Что за вздор! Брошу все эти глупые мысли… надо скорей идти к мадемуазель де Сент-Ирем; она меня ждет. А ведь хороша, слишком хороша мадемуазель де Сент-ИремI - прибавил он через минуту, улыбнулся, пожал плечами, взглянул на себя в зеркало, закрутил кончики темных усов и ушел, звеня шпорами.
Граф немножко побаивался мадемуазель Дианы. Отчего? И сам не знал.
Строго воспитанный отцом, никогда не выпускавшим его из виду, он совершенно незнаком был с безнравственной жизнью молодежи своего круга и возраста. Жену свою он глубоко любил, и эта любовь заменяла ему все. Поэтому многого он не знал. Это было большой радостью в то время, когда на женитьбу смотрели почти как на неизбежное зло для поправления расстроенного состояния.
Друзья часто смеялись над его пуританством, но он не обращал на шутки внимания и не понимал их намеков на блестящую красоту Дианы, составлявшую - прибавляли они с улыбкой - счастливый контраст с красотой графини.
Тем не менее он не без некоторого внутреннего содрогания шел к мадемуазель де Сент-Ирем.
Комнаты девушки были во флигеле, прямо напротив комнат графа, и соединялись с ними длинным темным коридором, пробитым в стене и упиравшимся в альков спальни Дианы. Они были убраны очень пышно и с большим вкусом.
Камеристка доложила о графе, и он вошел вслед за ней в душистый маленький будуар, где царствовал нежный, искусно устроенный полусвет.
Диана полулежала на груде подушек в самом кокетливом, соблазнительном неглиже; правая рука, белая, изящная, небрежно свесилась с кушетки, левая держала полуоткрытую книгу, которую Диана скорее всего не читала.
При имени графа она быстро приподнялась, знаком велела камеристке выйти, слегка повернула к нему голову и, взглянув на пего из-под длинных бархатных ресниц, улыбнулась.
Оливье молча поклонился. Они помолчали с минуту, исподтишка посматривая друг на друга.
Но в некоторых случаях женщина бывает в десять раз сильнее и решительнее самого храброго мужчины. Девушка доказала это, первая начав разговор.
- Я только несколько минут назад узнала, что вы вернулись, граф; благодарю вас за то, что вам угодно было самому прийти ко мне, а не ждать меня к себе.
- Мадемуазель,- отвечал он, поклонившись,- вы женщина, любимая подруга моей жены и наша гостья, я обязан был сам прийти к вам. Вам угодно было видеть меня и сказать мне что-то?
Девушка исподлобья взглянула на него и лукаво улыбнулась.
- Прежде всего, граф, прошу вас сесть. Я не смогу говорить с вами,- прибавила она, видя, что Оливье колеблется,- если вы будете стоять передо мной; вы, пожалуй, от меня убежите. Наш разговор может оказаться длиннее, нежели вы предполагаете.
Она придвинула стул к своим подушкам и указала на него графу. Он с видимой неохотой сел. Хитрая девушка заметила это и опять слегка улыбнулась.
- Ну, вот так мне больше нравится,- сказала она,- поговорим теперь, мне многое нужно сказать вам.
- Мне, мадемуазель?
- Да, вам, чему вы так удивляетесь? Во-первых, я должна успокоить вас. Жанна два дня тому назад уехала.
- Я знаю, мадемуазель.
- А!… Но вы не знаете, что за ней приезжал нарочный от господина де Барбантана, ее деда: он умирает.
- Этого я действительно не знал.
- Его, кажется, ранил кабан на охоте. Господни де Барбантан ведь страстный охотник. В настоящую минуту он, вероятно, умирает, если уже не умер. Вот письмо из замка Вири.