Отец стоял спиной к камину, его незрячие глаза были опущены, брови сурово сдвинуты, а шрам, багровой полосой пересекавший лоб — след тяжелой раны на турнире в Йорке, из-за чего он и ослеп — наливался кровью. Так бывало всегда в минуты волнения и гнева.
Вся эта сцена будила какие-то неясные, тревожные предчувствия и, не чуя под собой ног, Майлз приблизился к отцу и вложил свою ладошку в его безжизненно повисшую руку. Ощутив прикосновение, отец крепко сжал свою кисть, но, казалось, он не замечает Майлза. Черный принц тоже не обратил на него внимания и продолжал допрашивать Роберта. И вдруг в комнату ворвался шум, послышались шаги и возбужденные голоса. Черный рыцарь привстал, нащупав рукой лежавшую на полу чугунную палицу, и тут в дверях возникла фигура сэра Джона Дейла. Бледный, как смерть, он сам явился к своим преследователям.
— Я вверяю себя милости моего повелителя!
Черный рыцарь что-то рявкнул в ответ и, взметнув палицу, шагнул навстречу сэру Джону. Тот поднял руку, закрывая лицо. В комнату вбежало несколько чужаков с мечами и алебардами. И вскрикнув от ужаса, Майлз уткнулся в складки долгополого отцовского плаща.
В тот же миг послышался глухой звук удара, стон, еще удар, шум рухнувшего тела. Затем донесся лязг металла и под сводами комнаты загремел страшный в своем гневе голос лорда Фолворта:
— Ты убийца! Трус! Предатель!
Роберт оторвал Майлза от отца и, взяв на руки, понес прочь, несмотря на все попытки мальчика вырваться из крепких объятий. Никогда ему не забыть распростертого на полу безжизненного тела сэра Джона. Он лежал лицом вниз, а над ним с окровавленной палицей в руке стоял рыцарь в черной броне.
Уже на другой день лорд и леди Фолворт с Майлзом и самыми верными из слуг покинули замок. В памяти всплывала картина последней ночи в родном гнезде. Над Майлзом с горящим фонарем склоняется старый Дикон Боумэн. Он и какая-то дрожащая от холода женщина одевают Майлза. Женщина спросонья и потому не очень ловка. Майлз порывается что-то сказать, но тут на него все зашикали, призывая хранить тишину.
Его закутали в овечью шкуру, лежавшую возле кровати, и Боумэн, держа его на руках, начал спускаться по винтовой лестнице. На каменных стенах неровно двигались огромные тени, пламя фонаря трепетало в потоке холодного сквозняка.
Внизу он увидел ожидавших его родителей и еще каких-то людей. Один из них грел над костром руки. Высунув голову из теплой овчины, Майлз приметил, что походные сапоги незнакомца забрызганы дорожной грязью. Много позднее Майлз узнал, что это был посыльный одного из друзей отца. Будучи близким ко двору человеком, тот подавал слепому лорду знак спасаться бегством.
Фигуры, выхваченные из тьмы мятущимся светом костра, двигались бесшумно, все говорили шепотом. Мать тоже что-то шептала ему, сжимая его в объятиях и покрывая поцелуями, по ее щекам катились слезы.
Затем его снова взял Боумэн, и они погрузились во мглу зимней ночи. За рвом, где слабо поблескивали обледенелые ветви ив, показались черные силуэты. Их ждали люди, державшие наготове несколько лошадей. В тусклом свете луны мелькнуло знакомое лицо преподобного отца Эдуарда, приора монастыря Пресвятой девы Марии.
Потом — долгий путь, бесконечная тряска на луке седла, рядом со старым Боумэном, и глубокий тяжелый сон, сморивший его даже на этом неуютном ночлеге.
Когда он проснулся, светило солнце, и все вокруг было ново.
ГЛАВА ВТОРАЯ
С того страшного дня, когда семья покинула замок Фолворт и до своих шестнадцати лет Майлз ничего не знал о том огромном мире, который лежал за пределами Кросби-Холла. Дважды в год в городке Уисби открывалась ярмарка и за семь лет, что Майлз прожил в здешних местах, старый Боумэн трижды вывозил Майлза повидать жизнь всей округи. В остальном же его жизнь мало чем отличалась от монашеского уединения за стенами расположенной поблизости обители Пресвятой девы.
Их новый дом, именуемый Кросби-Холлом, разительно отличался от замков Фолворт и Истенбридж, бывших родовых владений слепого лорда. Это был длинный, приземистый, крытый соломой деревенский дом. После раздела церковных земель он стал одним из домов управляющего поместьем. Вокруг простирались плодородные монастырские угодья, возделываемые трудолюбивыми арендаторами, колосились тучные нивы, на лугах паслись коровы и овцы. В то время эта земля принадлежала церкви и на ней правили церковные законы. И если внешний мир подтачивали война, голод, разруха и лень, здесь собирали богатую жатву, стригли овец, разводили коров, словом, жили в спокойствии и достатке.