У Майлза было больше свободного времени, чем у кого бы то ни было. Его однокашники часто отрывались от упражнений в военном искусстве ради исполнения придворных обязанностей. Майлз же порой мог распоряжаться своим временем, как заблагорассудится.
Но несмотря на то, что ему не приходилось отираться в графских апартаментах, все новости о том, что там происходит, он знал из рассказов и сплетен товарищей. Он мог составить себе некоторое представление о миледи — болезненной увядающей даме, ещё не достигшей среднего возраста, но со следами преждевременной старости на бледном лице; о леди Энн — двадцатилетней дочери хозяина, темноволосой и надменной красавице с ястребиным, как у отца, носом, если верить словам пажей и оруженосцев. В замке жила и леди Элис, племянница графа Хауса — находившаяся под его опекой наследница большого состояния. Судя по описаниям, это была красивая черноглазая девица лет пятнадцати.
К семейному кругу принадлежал и брат графа, лорд Джордж Бьюмонт, которого Майлзу пришлось вскоре узнать лучше, чем кого-либо из главных фигур замка, исключая разве что сэра Джемса.
После кровопролитной стычки в оружейной лорд Джордж проникся к юноше некоторым расположением, он временами вызывал его к себе и вел с ним разговоры о том, чем живёт и о чём мечтает юный оруженосец.
Возможно, младший брат графа, который сам когда-то был солдатом удачи и воевал в Испании, Франции и Германии, чувствовал в этом парне родственную душу и ценил его за то, что Майлз своими силами пробивает себе путь в жизни.
Однако, несмотря на доброе отношение лорда Джорджа, приблизившего Майлза и в смысле служебных обязанностей, юношу всё же задевало пренебрежение самого хозяина.
Кроме этого ближайшего круга общество графа составляли многочисленные рыцари, леди и джентльмены из числа родичей или вассалов семейства Бьюмонтов, которые, как и подобало знатным вельможам тех времён, жили лишь с немного меньшим размахом, чем их сюзерены.
Многих рыцарей и баронов Майлз скоро уже знал в лицо, встречая в апартаментах лорда Джорджа в южном крыле главного здания, и некоторыми из них был явно замечен, удостаиваясь приветственного кивка или даже пары любезных слов.
Каждое время года имеет свои прелести, а перемены, которые оно несёт, всегда радуют мальчишескую душу.
В нашей памяти сохраняются картины прошедших времён в первоначальной свежести и сочности красок. Одна из таких картин особенно грела сердце Майлза: вместе с остальными оруженосцами он стоит на заиндевевшей осенней траве двора и стреляет из лука в диких уток. Когда дул сильный восточный ветер, они низко летели к озеру в заповедном оленьем парке позади холма. И не раз тушки диких уток, подстреленных во время этого перелета, попадая в руки доброй толстухи мамаши Джоан, становились лакомством в их убогом меню, и даже самый жёсткий, насквозь пропахший рыбой селезень, будучи их добычей, имел такой обворожительный вкус, что впоследствии его не заставили забыть изысканные кушанья.
Потом наступила зима, тусклая, холодная и необычайно скучная — не та, что мы знаем сегодня, с уютным теплом каминов и шелестом книжных страниц, то была зима, беспощадная в своей суровости. В огромных холодных замках той поры единственным источником тепла и света служили пылающие брёвна. С шипением и страшным треском горели они на открытом каменном ложе, вокруг которого собирались обитатели замка, защищая лица от нестерпимого жара и ежась от холода, наступающего сзади, а на сверкающих инеем стенах плясали гигантские тени.
В те дни не было книг для ежедневного чтения, досуг скрашивался пересказом часто одних и тех же историй и небылиц и грубыми шутками, встречаемыми жеребячьим ревом восторга.
Но пустота и скука зимних дней, даже холод, сковавший жизнь замка, не лишали мальчиков определенных радостей. Ведь как бы ни была неприятна снежная слякоть, она дает возможность для перестрелки снежками и иных незамысловатых забав.
В ту зиму ров трижды покрывался льдом, и мальчишки, соорудив коньки из трубчатых костей, которые покупали на кухне за несколько пенсов, скользили по гладкой поверхности с такими ликующими криками, что с верхушек деревьев испуганно поднимались в воздух стаи ворон и галок.
На святки, которые тогда были некоторым подобием сегодняшнего Рождества, в главном зале задавался пир на весь мир, и всех, кто жил в имении, кормили в присутствии графа и графини. На вертелах жарились туши быков и овец; огромный сдобный пудинг из овсяной муки, подслащённый мёдом и начинённый сливами, готовили в кипящих котлах на открытом дворе; целые бочки эля[9] и виноградного вина выкатывались из подвалов, и все, невзирая на род и звание, были званы на пир. После застолья гостей развлекали лицедеи какой-нибудь площадной пьесой, а вечером на помосте в северном зале разыгрывалась мистерия[10].