Как только эта церемония заканчивалась, оба наставника помогали своему подопечному выбраться из бани и провожали его в простую постель без занавесей, где они оставляли его на время, пока его тело не становилось сухим и теплым. Затем они надевали на него белую полотняную рубашку, а поверх — красную мантию из грубой ткани, перепоясав по чреслам веревкой и надвинув на голову капюшон, как у монаха-отшельника.
Затем он препровождался в часовню, причем поручители чести шли впереди, рыцари сбоку от него, и вся процессия сопровождалась «искусными игрецами, исполняющими громкую музыку».
Когда они проходили в часовню, оба рыцаря, которые сопровождали его, оставляли кандидата и каждый как бы благословлял его поцелуем в щеку. С ним не оставалось никого, кроме поручителей чести, священника и служки со свечой.
Тем временем латы новичка, его меч, шлем и копье возлагались на ступень перед алтарем. Здесь он проводил бессонную ночь, созерцая оружие и бодрствуя до восхода солнца, и в это время «он», по словам древней инструкции, «предавался молитвословию и медитации». На рассвете он исповедовался священнику, слушал заутреню, причащался и приносил к алтарю зажженную свечу, в которую, как можно ближе к пламени, втыкал монету. Свеча жертвовалась в честь Господа, а деньги в честь человека, который производил его в рыцари.
Далее поручители провожали кандидата в его комнату, где оставляли его отдыхать перед второй и заключительной частью посвящения.
Таково короткое описание подготовительных ритуалов, которые пришлось совершить Майлзу Фолворту.
Все это обрушилось на него так внезапно, с такой стремительной сменой натуральных сцен, что вся неделя показалась ему каким-то необыкновенным, удивительным, чудесным видением. Казалось, он пережил все это во сне. Лорд Джордж Бьюмонт был одним из его поручителей чести, другим был де ля Монтень, его будущий противник. Они были весьма сведущи во всем, что касалось рыцарства, и Майлз беспрекословно следовал всем их указаниям. Потом сэр Джемс Ли и граф де Вермуа произвели церемонию Бани, старый рыцарь экзаменовал его в законах рыцарства.
Наверное, в жизни каждого человека бывают события, знаменующие вехи жизни — иногда радостные, иногда ужасно горькие — и именно это довелось пережить Майлзу. И только впоследствии все детали такого события возвращаются к человеку так остро и ярко, что сердце начинает биться так же сильно, как в тот день, когда это свершилось. Но, пожалуй, ни одно из впечатлений тех дней не возвращалось к нему с такой ясностью и остротой, как та долгая ночь, проведенная в часовне, когда он погружался в созерцание оружия, в молитвы и мечтания. В такие минуты Майлз снова вглядывался в таинственную темноту часовни замка, снова видел серебряный серп луны за высоким узким окном и полосы мягкого света на каменном полу, пустые скамьи и безмолвные каменные изваяния святых. В такие минуты ему казалось, что можно коснуться рукой мерцающих свечей, освещавших алтарь, перед которым лежало его оружие, он вновь слышал глубокое дыхание Гаскойна, спящего на одной из скамей, завернувшись в свой плащ, и видел старого служку, который встряхивался, чтобы не уснуть, кряхтя поднимался и снимал нагар со свечей. А за высоким застекленным окном занимался день, розовело и превращалось в алое зарево небо, и лысая голова спящего отца Томаса засияла, словно окруженная нимбом; высветились знамена на стенах, а потом все заворочались и стали просыпаться. К нему подходили товарищи и поздравляли его с окончанием долгого бдения.
Майлз очнулся от своего прерывистого сна около полудня, когда Гаскойн принес ему обед, но, как нетрудно догадаться, Майлзу было не до еды, и он почти не прикоснулся к ней. Вскоре вошли оба его поручителя, они приказали слуге внести одежду для предстоящей церемонии. Майлз поднялся, омыл лицо и руки в тазу, который держал Гаскойн, затем преклонил колени для молитвы, и как только снова встал на ноги, к нему подошел лорд Джордж.
— Король и общество только что прибыли в Большой зал, — сказал он, — тебе нужно поторопиться, Майлз.
Пожалуй, впервые в замке Дельвен собралось столько роскошно одетых знатных господ и дам, желающих быть свидетелями великолепной церемонии с участием самого короля.
В дальнем конце зала был возведен помост, на котором стоял трон, покрытый алым атласом с геральдическими львами и лилиями, это было место короля. Он и его приближенные еще не прибыли, но большинство зрителей уже собралось. День выдался не по-осеннему жарким, балкон пестрел веерами из перьев, дамы томились в ожидании начала церемонии и нетерпеливо поглядывали вниз. К трону вела ковровая дорожка, огражденная деревянными перилами. По одну сторону располагались ряды сидений для благородных обитателей замка и гостей. По другую стояли почтенные горожане, одетые в платья красных и коричневых тонов, и йомены в зеленых и коричневых одеждах. Весь огромный сводчатый зал гудел множеством голосов. Наконец зал чуть затих, и по рядам пробежал шепот, означающий, что король прибыл. Наступила тишина, и снаружи донесся стук лошадиных копыт, он становился все громче и наконец оборвался перед дверью. Резкий рев рожка прозвучал в тишине, и вскоре через огромный дверной проем двинулась королевская процессия. Первыми в соответствии с титулами и заслугами шли джентльмены, эсквайры и рыцари, в основном из королевской свиты. Позади них — два герольда[16] в камзолах, за которыми следовало около дюжины бакалавров. Позади них на некотором расстоянии шагали еще два герольда, тоже в форменных камзолах, знатные вельможи из ближайшего окружения короля. Следом шли личные оруженосцы короля и на небольшом расстоянии с нарочитой медлительностью шествовали король с Хаусом и де Вермуа, которые непосредственно сопровождали его, один по правую руку, другой по левую. В полной тишине королевская процессия медленно двигалась через зал. Были отчетливо слышны лишь звуки шагов по коврам, сухой шелест шелковых и атласных одежд, тонкий звон цепей и драгоценных украшений, но говорить не осмеливались даже шепотом.