Элизабет, пробормотав слова благодарности, покачала головой. Заварила кашу – будет расхлебывать сама.
Херефорда она отыскала среди играющих в карты.
– Роджер, мне надо с тобой поговорить.
Лицо его напряглось, он сжал зубы.
– Прямо сейчас?
– Пожалуйста!
– Хорошо. Прошу извинить, – повернулся он к игрокам, – дама просит, я повинуюсь.
Он послушно пошел за ней в свою комнату, остановился, отойдя несколько шагов от двери, спросил сухо:
– Чем могу служить, мадам?
– Не хотелось тебя расстраивать, но придется, потому что надо принимать меры.
– Элизабет, если у тебя есть хоть капля совести, не говори мне, что мы оба ошибаемся и ты передумала выходить за меня. Спорить я не стану, просто женюсь на тебе, даже если, как уже говорил, придется тащить тебя к алтарю за волосы.
Слушая его, Элизабет кусала губы.
– Я не такая дура. Речь совсем о другом. Твоя мать рассказала всем женщинам, как таинственно ты говорил ей о грандиозных планах. Мы с Ли повернули дело так, будто ты планируешь набег на Шрюсбери, но если она начнет говорить о твоей встрече с Глостером…
– Ну, бабы! – застонал Херефорд. – Уверяет, что любит меня больше жизни, и сама готовит мне виселицу. Любила бы поменьше, а думала побольше. Кто там был еще?
Элизабет отвернулась, поджав губы. Не так заметно, как Херефорд, но и она была сильно расстроена, поэтому даже мелочи теперь казались ей целой горой.
– Прости, Роджер, тут я виновата, – голос ее дрогнул, она едва не расплакалась. – Мне надо было уследить, но я не сумела. Теперь не знаю. Моя мачеха там была, леди Варвик, леди Ланкастер… – Она закрыла лицо руками. – Еще пять-шесть женщин, не помню. Я ничего не видела и не слышала. Может, мать еще говорила что-то. Это леди Ли заставила меня прислушаться. Я виновата, думала совсем о другом.
– Узнаю тебя. Не надо, не расстраивайся, не стоит того. Сейчас все равно ничего не изменить. Отозвать ее оттуда значит только привлечь к ее словам больше внимания. Завтра… я посмотрю, что можно будет сделать.
Голос его утратил твердость, и у Элизабет вырвалось:
– Иди спать, Роджер, ты худ и бледен, как покойник! – На это он никак не откликнулся, казалось, он вообще ничего не слышит. Она подошла и взяла его за рукав, когда он молча направился обратно в зал. – Роджер, ты спишь на ходу. Очнись, иди и ляг в постель.
– Не поможет, – обреченно отмахнулся он, – я до того устал…
Он остановился. Зря стал жаловаться, у нее хватает своих забот. Не желая того, он снова ее огорчил, его слова прозвучали для нее заслуженным упреком. Она мучительно покраснела; хотя не в привычках Элизабет было каяться, тут ей захотелось признать неправоту в том, что она тогда ему наговорила, и это была первая возможность хоть как-то оправдаться.
– Если те мои слова… они вырвались от стыда и сгоряча, обидели тебя, прости. Я нередко говорю противное, ты знаешь. Но виноват ты сам, – добавила она поспешно, снова заговорив в привычно наставляющей манере. – Всю неделю пытаюсь сказать тебе это, но ты не желаешь слушать. Знай, – выкрикнула она, – если ты страдаешь, ты заслужил это своим упрямством!
Лицо Херефорда стало понемногу оживать; он положил свою руку на ее, которая еще держала его за рукав. Конечно, он не станет разуверять ее в том, что она – причина его печали, хотя это только отчасти правда. Вернейший путь завоевать любовь женщины – показать, что она дороже всего на свете. Херефорда сильно расстроила реакция Элизабет на его любовные призывы, но женщин он знал достаточно хорошо, а потому рассудил, что не стоит всерьез принимать ее гневные слова и что надежда завоевать ее совсем не потеряна. А про себя решил, что главная его беда заключена в болезненной мужской особенности. Он еще ни разу, начиная с двенадцати лет, когда получил первый опыт с девчушкой в поле, не имел такого длительного воздержания, которое переносил очень трудно. Собственно говоря, Элизабет разрешила ему переспать с другой женщиной, но он не настолько глуп и никогда бы не выставил ее на всеобщее посмешище, взяв в постель девку, когда гости съезжаются на свадьбу. Кое-кто может позволить себе такое, но Херефорд, благородный от природы, так бы не сделал, даже если бы не любил Элизабет. Но чувство праведника все же не облегчало его бессонницы, а она – благодатное время для всяческих раздумий. Ощущение тщетности, вытесненное было сидением над планами, вернулось снова, а физическое изнурение на охоте не только не давало сна, а лишь усиливало подавленное настроение.
Однако женщины оставались главным ориентиром в жизни Херефорда, ради которого можно было порой пожертвовать и важными делами.
– Согласен, я заслужил, только не упрямством, а глупостью. Нет, я вовсе не хочу казаться хуже, чем я есть. Я очень замучился и не понял, что ты пришла с важным делом. Если был холоден с тобой, значит, мы квиты; когда достается мне, достается и тебе, даже против моей воли.
Элизабет не отвечала, но изящное извинение Роджера пришлось ей по душе.
– Конечно, ты измучен, кто же этого не замечает! Вид у тебя ужасный. Даже если нет сна, ты можешь просто отлежаться. – Она потянула его за руку. – Пойдем, я провожу тебя до постели.
Лицо Херефорда осветилось улыбкой.
– Элизабет, ты балуешь меня. Хоть и зла ты на язык, нянчишься со мной еще больше моих домашних.
– Теперь ты подлизываешься, чтобы я простила твое нежелание выполнить мою просьбу, не так ли?
– Так, – засмеялся Херефорд. – Я не могу… В картах я выиграл. Джентльмены не простят моего ухода с Их золотом в Моем кошельке.
– Зря шутишь, Роджер. Ты не думай, мне вовсе не доставляет удовольствия обхаживать мужчину, но ты просто можешь свалиться.
– Не свалюсь.
– Как знаешь! – Элизабет могла бы уговаривать и дальше, он явно был настроен на это, но она стыдилась проявлять излишнюю заботливость и боялась продолжать тесное общение, опасаясь пробудить в Роджере и в самой себе чувственное желание. Его глаза уже загорались.
– Поцелуй меня, Элизабет. – Он будто читал ее мысли, когда добавил осторожно: – Ради приличия, в знак примирения. Я не трону тебя.
– Могу поцелуй продать!
– Покупаю! Святый отче, послушайте ее! Честер подсунул мне не дочь, а подкидыша, ты – Дочь торговца, нет, ростовщика! – Он теперь крепче держал ее за руку, широко улыбаясь. – Говори свою цену!
Элизабет покраснела; ей не хотелось показаться такой отходчивой, как большинство женщин. Это свойство в борьбе за самоутверждение она постаралась глубоко упрятать и чувствовала оттого себя неловко и пристыженно.
– Один поцелуй за час сна, два – за два часа, а если позволишь себя раздеть, чтобы уложить совсем, получишь что пожелаешь.
Она испугалась – это ясно читалось на ее лице, но больше всего она боялась, что он рассмеется своим полуистерическим смехом, который все еще звучал в ее ушах. Херефорд медленно закрыл глаза и так же медленно открыл.
– Это так важно для тебя? – Голос его звучал неуверенно. Он снова удивлялся, как сильно влияет на него все, что Элизабет говорит и делает. Стоит ему прийти к выводу, что это влияние не так уж отлично от влияния других, как она показывает другую сторону характера, и он вновь выведен из равновесия.
– Вопрос дельный, – ехидно ответила она. – Конечно, важно. Как весело будет, если в день свадьбы мой жених хлопнется без сознания! Хватит скандальных историй вокруг меня, не стоит добавлять к ним ту, как я во время свадьбы уморила собственного мужа.
Тон и слова не могли скрыть волнения Элизабет; ответная улыбка Херефорда и неуверенность в голосе тоже выдавали смущение.
– Послушай… Чем я оправдаюсь перед игроками?
Нервно сглотнув, Элизабет приблизилась. Она сама предложила сделку, теперь надо было платить.
– Твое оправдание на лице. Тебе все давно говорят, чтобы ты шел отдохнуть. Какое еще нужно тут оправдание? Пошли, дай снять с тебя камзол.