– Нет, любовь моя.
Облегчение и досада, словно в комедийной сцене, смешались на ее лице. Херефорд, не будь он так тронут, разразился бы смехом. Он привлек ее к себе, нежно обнял и потерся лицом о ее волосы.
– Иду спать, раз ты так хочешь, но раздевать меня не надо. Стало быть, платы с тебя не требуется. Ты сама так сказала… если дам себя раздеть. Тебе следует захотеть меня и безвозмездно, но никогда не нарушай ни слова, ни обещания, данных мне, и не искажай их смысла.
Своим вопросом Вильям Боучемп озадачил двоих младших сквайров:
– Вы еще помните, как нам завидовали, что наш хозяин такой благодушный и внимательный? И что же с ним стряслось за эту неделю? Он полночи ходит и совсем не спит!
Патрик оторвался от кольчуги Херефорда, которую чистил, продергивая шерстяную нитку сквозь кольца, так что стальная броня сверкала, как серебро.
– Я знаю, – сказал он. – Ему неохота ложиться в постель, которую никто не греет.
– Тогда чего же он не встает, чтобы поскорее привести того, кто заполнит пустое место? Всю неделю он скидывал нас с постелей до рассвета, едва мы только успевали уложить его и сами накрыться. А сегодня мы давно на ногах, уже все для него приготовили, штаны выглажены, туника зашита и сложена, на камзоле все складки уложены и ни одной лишней, а там еще надо будет десять раз прощупать лицо, чтобы отыскать недобритый волосок, расчесать мягкие кудри, а он все спит и спит.
Младший из троих, Гарри, который разглаживал бархатную мантию цвета, как его называли, королевского пурпура, уложив ее на сундук, заметил:
– Вот и хорошо, что спит, вчера было очень заметно, как ему этого не хватает. По крайней мере не бродит по комнате и не кричит: подай то, подай это! Готов помолиться, чтобы, проснувшись, он стал подобрее.
– Если б были такие молитвы, хорошо бы заплатил попу и сам бы помолился. Но все равно скоро придется будить. Посмотри, как там солнце, сколько уже сейчас времени?
– Какое солнце? – Вильям осторожно раздвинул штору и снова задернул с руганью. – Дождь со снегом. Даже небеса мокнут и зябнут от такой свадьбы, прости Господи.
– Сейчас, должно быть, шесть. Недавно слышал, как в капелле звонил колокол.
– Молодчина, Гарри. Вот и ступай будить. Он с тобой помягче бывает.
Херефорд сегодня обещал быть помягче со всеми. Он легко проснулся от глубокого сна без всяких видений совершенно освеженным, полежал немного в полудремоте, позволил помочь выбраться из постели и принять ванну. Он лениво сидел, пока его брили и одевали, но при случайном упоминании об одежде Раннулфа вдруг вскочил полуодетый.
– Где Анна? Мне надо поговорить с ней!
– Господи, опять капризы! – проворчал Вильям. – Не тот час, милорд, рано еще!
– Рано – не рано, она мне нужна. Давайте одевайтесь сами, чтобы время не терять. Я быстро схожу. Дай мне ту шкатулку.
– Позвольте пристегнуть перевязи, милорд!
Херефорд разомкнул висевшим у него на шее ключиком шкатулку и стал торопливо перебирать драгоценности. Он извлек перстень с гравировкой герба, который носил отец до того, как получил титул графа Хсре-фордского.
– Давай побыстрее!
– Какой скорый… Если хотите, чтобы держалось на ногах как надо, побыстрее не сделаешь, – ворчал Вильям. – В церковь наденете панталоны мешком?
Херефорд любил одеваться нарядно и, довольный, рассмеялся.
– Все, что чисто и красиво, всем по вкусу и мне мило!
Вильям хохотнул, порадовавшись нормальному настроению господина.
– Дай Бог, чтобы больше не перевязывать. Готово, только постарайтесь нигде не сидеть. Ноги как вырезаны из мрамора. Если испачкаете, умру с горя!
Когда Херефорд появился на женской половине, там поднялся переполох: он редко лично являлся в апартаменты матери. К нему вышла сама леди Херефорд.
– Что это значит, Роджер, ты в своем уме? Через два часа мы должны быть в церкви, а ты посмотри на себя!
– Мне надо видеть Анну, мам.
– Ты что! Мы надеваем два подвенечных платья, думаешь, у нас есть время заниматься твоими глупостями? Нечего тебе дергать сестер. Отправляйся!
– Я совершенно серьезно. Никого не собираюсь дергать. Позволь мне войти.
– Нельзя. Там Элизабет и Анна вместе с ней.
– Господи! Пошли тогда Анну сюда.
– Она не одета.
– Черт с ним, пусть выйдет голая! – нетерпеливо крикнул Роджер. – Что я ей плохого сделаю? Говорю тебе, мне надо передать ей что-то очень важное.
Через минуту вышла Анна, испуганная, в ночной сорочке.
– Что случилось? Раннулф…
– Ничего, дорогая. Не пугайся, все в порядке. – Он взял ее за плечи и внимательно оглядел. – Ну, ему повезло. Ты очень хорошенькая, очень. – Он взял ее лицо руками и сосредоточенно поцеловал в лоб, в оба глаза, в губы. – Послушай меня, родная. Я сделал для тебя все, что было в моих силах, и очень надеюсь, что твоя славная мордашка и добрая душа будут счастливы. Но всякое может случиться даже при самых лучших намерениях.
– Что ты, Роджер? Зачем сейчас говоришь про это?
– Милая моя, сегодня ты перестаешь быть моей, я не смогу дальше о тебе заботиться. Думаю, что мужа я тебе выбрал хорошего, но, Анна… дорогая, я навсегда остаюсь тебе братом и, пока жив, не оставлю тебя без своей защиты. Вот тебе старинное кольцо нашего отца. Никто, кроме меня и мамы, не помнит, что оно на себе несет. Если вдруг… я совсем не хочу тебя пугать, но если Раннулф окажется не тем, каким я его себе представляю, или, не дай Бог, он будет ранен или убит… не надо, детка, такое может случиться, вот тогда ты мне напишешь. Слушай теперь внимательно. Ты напишешь не о том, что случилось. Пиши, что все у тебя хорошо, что ты здорова, спросишь, как наше житье-бытье и все такое, и запечатаешь письмо не печатью мужа, а этим перстнем. Как только я получу письмо с такой печатью, я сразу к тебе приеду. Поняла?
– Да… поняла.
– Только, хорошая моя, будь осторожна. Не потеряй эту безделицу и не ставь печать на другие письма. Перепутаешь – случится большая беда: приду на землю твоего мужа с огнем и мечом. По твоей неосторожности могут погибнуть твой муж, ты сама и я.
Анну затрясло.
– Не надо меня спасать такой ценой, Роджер, я не возьму этот перстень!
– Ну-ну, перестань, Анна, ты же не дурочка, чтобы так все перепутать. – Он снова поцеловал сестру. – Не теряй голову. Если муж напьется и ударит тебя, улаживайте вашу ссору сами. Убеги от него, дай сдачи. Вот только если случится большая беда… и не та, когда в постели мужа окажется другая женщина, нет, когда настоящее горе, тогда приложишь эту печать.
– Ну, какой ты всегда хороший с нами, братик!
– Каким же мне еще быть. – Он прижал ее к себе и потрепал за плечи. – Не горюй, пиши, о чем хочешь, можешь пожаловаться, я или мама всегда тебе поможем советом или делом. Помни, что мы всегда с тобой. Помоги тебе Бог, будь счастлива.
Анна заплакала.
– Ты говоришь так, будто прощаешься навсегда. Я не уезжаю далеко. Ты же будешь приезжать к нам, будешь? Раннулф тоже позволит мне иногда приехать к вам, разве нет?
– Зачем плакать. Лицо распухнет, и твой бедняга муж подумает, что ты его не хочешь. Старайся не огорчать его. Твой дом теперь в замке Раннулфа, помни это, – сказал он твердо и добавил, смягчившись: – Но тебе и твоему мужу всегда будут рады в Херефорде. И я с удовольствием приеду к вам в гости… если Раннулф захочет меня пригласить. Ступай одевайся, хорошая моя, ты продрогла.
Она прильнула к нему всхлипывая.
– Будет, Анна. Мне тоже надо одеваться. Спрячь кольцо хорошенько и никому ни слова про него и про то, что оно означает, ни одной живой душе. Его могут использовать, чтобы заманить меня в западню, это будет стоить мне жизни. Не проговорись. Иди.
К леди Херефорд дочь вернулась в слезах, и та ухаживала за ней с подчеркнутой заботливостью и вниманием. Утешая дочь, она одобрительно наблюдала за будущей невесткой, которая сохраняла спокойствие в переполненной возбужденными женщинами комнате. Элизабет, слегка побледневшая, что, однако, совсем ее не портило, была почти полностью готова. Оставалось еще верхнее блюо. Украшенное жестким золотым шитьем верхнее платье с широченными рукавами могло помяться, и она решила надеть его в самый последний момент. Элизабет сочувственно и внимательно следила за Анной, вплетая в свои толстые черные косы золотые шнуры. Тунику она выбрала из мягкой шерсти кораллового цвета, узкие рукава и высокий воротник сплошь покрывала вышивка золотой нитью. А блюо привел всех в восхищение: это был тяжелый золотистый бархат, густо обшитый узором из дубовых листьев и желудей. Великолепный свадебный убор, который действительно был богатым, удивил всех желтой гаммой – это цвет траура, а весь наряд Элизабет был именно в этих печальных тонах.