Толуй махнул рукой, призывая братьев следовать за собой, и прошел в следующую комнату – почти полностью тонущую во мраке. Там горела одна-единственная лампада, которая едва освещала десятки деревянных сундуков, составленных у стены. Отдельно от остальных стоял еще один сундук – он был в несколько раз больше остальных и сделан не из дерева, а из камня.
– Остальное известно всем, – продолжил Толуй свой рассказ. – Похороны были торжественны и многолюдны. От реки Хуанхэ, где был тогда разбит наш походный лагерь, вышла огромная процессия, которая разбилась по дороге на несколько отрядов. Для того чтобы сохранить тайну и оградить могилу от осквернения, одновременно в семи местах были сделаны погребения, над которыми нукеры по сто раз прогнали тысячные табуны коней, дабы скрыть место, где великий хан нашел свой последний приют. Кроме того, по всем улусам глашатаи объявили, что тело великого хана, по его желанию, было отвезено на родину и предано земле на горе Бурхан-Халдун. Горы с таким названием не существует, а в могилах, затоптанных многотысячными табунами, лежат всего лишь рабы, одетые в дорогие доспехи. На самом же деле тело отца, сохраненное лучшими арабскими лекарями, находится здесь, в саркофаге, и ожидает того часа, когда мы доставим его на место последнего пристанища, в Святой Град Иерусалим.
Царевич указал на большой каменный сундук, и мурашки побежали по спине у всех присутствующих братьев.
– Великий Темучин говорил, что есть только две веры, которые могут покорить мир, – стены в комнате были покрыты грубой штукатуркой, и слова, которые произносил Толуй, гасли в них и расходились по сторонам тихим шелестом, – вера в духов – удел скотоводов и лесных охотников. Такая вера не позволяет оторваться от могил предков и, не оглядываясь, идти вперед. Поклонники Будды тоже никогда не овладеют миром. Они знают: то, что им нужно от жизни, можно получить, убедив себя, что это у них уже есть, или придя к тому, что если у них чего-то нет, то, стало быть, это им и не нужно.
Христиане же верно служат монгольской державе, лучше, чем мусульмане, а на пути у наших туменов стоит ислам. Пройдет время, и моим внукам или правнукам придется выбирать между ними. Но если мои потомки примут учение Магомета, то рано иди поздно племя, предназначенное для того, чтобы править миром, будет отброшено обратно, в степи и леса. Земли христиан лежат по другую сторону моря, и нам с ними нечего делить. Сокрушив ислам в союзе с христианами, мы будем процветать в веках.
– Теперь, наконец, понятно, зачем тебе понадобилась клятва, великий хан, – не отрывая взгляда от саркофага, медленно произнес Сен-Жермен. – Ну что же… Воля твоего усопшего отца совпадает с волей его святейшества, и я готов служить тебе до последней капли крови. Но ты же сам сказал, что твои братья готовятся к узурпации престола и почти все военачальники тебе изменили. Как же ты, не имея в своем распоряжении непобедимой армии, думаешь исполнить последнюю волю отца?
– Ты прав, рыцарь, – кивнул головой Толуй, – власть моя пока лишь громкое слово. Ни один нойон не отправится в поход до завершения харултая. А на харултае уже готовы провозгласить правителем Угедея. Но у меня есть несколько лун, чтобы доставить тело отца в Иерусалим и там его предать земле. Когда я возвращусь в Каракорум и объявлю, где нашел последнее пристанище покоритель вселенной, все войско без колебаний встанет под мое знамя и, не давая отдыха коням, поскачет к последнему морю, чтобы могила великого Чингисхана как можно скорее оказалась на земле, завоеванной монголами. Ни Угедей, ни даже многомудрый Сюцай Елюй не смогут сказать и слова против, и о том, кого в таком случае изберет харултай, можно не гадать.
– Смелый план, – немного подумав, кивнул Сен-Жермен. – Дерзкий, но вполне осуществимый. Только как ты собираешься добраться до Иерусалима, царевич? Ведь каменный саркофаг не погрузишь на верблюда, а твои воины похожи на кочевников и купцов не больше, чем орлы на домашних куриц.
– Поэтому я и прибыл сюда, нойон! – отозвался Толуй. – Как видишь, я не могу направить на запад армию. Я прошу тебя соединиться с моим отрядом и сопровождать саркофаг до Святого Града.
– Боюсь, что это не совсем то, чего ожидает от нас святой отец, – покачал головой Сен-Жермен. – Мы посланы, чтобы передать призыв тому, кто сможет на него ответить…
В подземелье воцарилась гнетущая тишина. Приор обернулся к братьям. По выражению его лица было видно, что Сен-Жермен поставлен перед чрезвычайно тяжелым выбором.
– Что скажете, рыцари? Выполним приказ дословно, дождемся завершения харултая и передадим послание избранному великому хану, кем бы он ни оказался? Или же…
Стоящий позади царевича Чормаган-нойон что-то произнес по-монгольски.
– Что он сказал? – толкнул Робер под бок стоящего рядом мастера Грига.
– Он говорит, – отозвался киликиец. – Монгольская мудрость учит: у правды железное лицо.
– Вот уж верно сказано – кивнул в ответ арденнец, – тащились через эту проклятую пустыню, думая, что приведем обратно огромное войско. А тут оказывается, у монголов свои дела, и нам придется или ждать у моря погоды, или вместо стотысячного войска доставить с собой царевича, у которого под рукой не больше сотни бойцов.
– Чингисхан, пришедший в Иерусалим, даже после смерти стоит десятков тысяч солдат, – отозвался брат Серпен. – Мы можем нарушить букву нашей миссии, но должны сохранить ее дух.
– Не знаю, кто такой этот Угедей, – добавил к его словам де Мерлан, – но скажу вам честно, что с такими воинами, как Толуй и Чормаган, я бы счел за честь биться плечом к плечу.
– Конечно же, мы поступим так, как нам велит христианский и рыцарский долг, – кивнул Сен-Жермен, – однако…
– Это еще не все, – глядя на колебания приора, произнес Толуй. – Отправляясь в путь, мы взяли с собой то, что, я уверен, не оставит вас равнодушными.
Чормаган откинул крышку ближнего сундука. Там, на груде золотых монет, лежал неширокий золотой обруч, украшенный большими рубинами и сапфирами. Его зубцы были отлиты в форме крестов, которые носили братья ордена Святого Гроба.
– Корона Иерусалимского королевства, которую Саладин захватил в Хаттинском сражении, – прошептал Сен-Жермен – и впервые за все время Жак услышал, как его голос дрожит от волнения. – Но как она оказалась у вас?
– Саладин преподнес ее в дар халифу Багдада, – ответил Толуй, – а тот, в свою очередь, отправил среди других подарков отцу, умоляя его не нападать на Ирак.
Рядом с короной в сундуке лежала огромная книга в золотом окладе и застежками для семи замков.
– Письма Святого Гроба! – снова прошептал приор. – Ассизы Иерусалимского королевства, которые охранял наш орден до того, как Святой Град был сдан Саладину. Возвратив эти реликвии в Иерусалим, мы прославим имя Христа и вселим в крестоносное воинство новую надежду! Что же, думать теперь больше не о чем. Выбор сделан, хан Толуй!
Молодой хан улыбнулся и, не умаляя царского достоинства, чуть склонил голову в благодарном поклоне:
– Раз мы достигли согласия, то давайте покинем это место, которое стало временной усыпальницей. Негоже здесь говорить о приземленном. Устроим совет, где решим окончательно, что необходимо сделать перед тем, как отправиться в путь.
Поздно вечером, перед самым закатом они покинули подземное убежище. Слушая, как со всех минаретов муэдзины призывают правоверных творить вечерний намаз, они дождались, когда ярко-красный солнечный диск, размытый потоками горячего воздуха и колеблющийся в нем, словно свет лампы, висящей за раскаленным очагом, скроется за кромкой пальмовых лесов, и отправились обратно к берегу реки. Там их ждала та же самая барка, а кони, накормленные и вычищенные, радостно ржали под навесом, завидев своих хозяев. Вскоре над мачтой поднялся парус, гребцы налегли на весла, и барка медленно начала продвигаться вверх по течению.