-У тебя нет детей.
Энрико рассмеялся, хоть и невесело.
-Это дело нехитрое. Когда-нибудь, может, и будут. Вот я и хочу, чтобы мои детишки перед твоими дерьмом себя не чувствовали.
-У меня нет детей, Энрико.
-Говорю же, дело нехитрое. Будут.
Амадео опустил глаза и вздохнул. Как же, будут...
Мысли его текли безмолвно и почти бесстрастно. Монашеский путь, путь совершенного отвержения мира... сие не от человека, но от Бога. Но есть ли на это воля Божия? Бог благословит намерение святое, укоренит его в сердце, и устранит препятствия, если путь Ему благоугоден. Амадео без самонадеянности помышлял, на что решается. Готов ли он на ежедневные лишения, на безропотное терпение обид, на умерщвление телесное, на отсечение своей воли? Он испытывал самого себя: чисто ли его намерение? Готов ли он? Странно. Он не слышал в себе гласа Господнего. Не слышал призыва, но и не ощущал той слабости, какая всегда переживалась им при отшествии Господнем. Бог был с ним, ему легко дышалось, и он, одаренный постижением истины, смиренный и разумный, понимал всё.
Кроме самого себя.
Амадео собрался вернуться к себе, но тут при выходе из покоев Энрико встретил Феличиано. Тот был с похмелья, но попросил его пройти к нему, и Лангирано, взволнованный и трепещущий, торопливо пошёл за другом. Что это - знак доверия? Просьба о помощи?
В спальне Феличиано, несмотря на теплый день, был жарко натоплен камин. Чино кутался в длинный плащ, подбитый мехом, снова выглядел бледным и больным. Амадео тихо опустился в кресло.
-Рад, что ты не ушёл. Я хотел... поговорить с тобой, - заговорил Феличиано тихо и размеренно, - в тебе есть что-то божественно спокойное, неколебимое суетой... - Феличиано наполнил бокал вином, и Амадео заметил, что руки Чино слегка дрожат, но речь отчетлива и ясна. - Сядь ближе. Помнишь, в Лаццано, мы ночевали с тобой, Северино и Энрико после сенокоса в стогу? - Амадео кивнул, - Энрико сказал тогда, что ему страшно в такие ночи наедине с Небом, звездами и Богом. Угнетает смертность. А ты ответил, что бессмертие - в каждом из нас. Я недавно это вспомнил до черточки. Как причудлива память...
Амадео поднялся и сел рядом с Чино, обнял его, и, не перебивая, внимательно слушал. Он знал друга в дни его возмужания, всегда восхищался его благородством и великодушием, глубокой образованностью и постоянством в дружбе. Он везде был первым - на охоте, на ристалище, в бою, предаваясь со страстью всему, что делал.
Теперь, за те дни, что Амадео бывал в замке, он заметил, что львиную долю времени Феличиано уделяет брату Челестино, неизменно присутствуя на уроках, которые давал юноше епископ Раймондо. Просил он и Амадео преподать подростку основы квадривиума. Лангирано изумлялся - в юности сам Феличиано был легкомысленным шалопаем, но сейчас полностью заменил брату отца, был строг и взыскателен. Сугубо же удивляли наставления самого Феличиано Челестино - граф учил брата азам управления, тонкостям политики. Зачем? Возникало странное ощущение, что граф подлинно готовит брата себе в преемники. Почему? Что происходит? Слова матери и жалобы друзей тоже изумили Амадео. Теперь он отчетливо видел, что Феличиано несчастен и удручен, подавлен непонятной тяготой.
Феличиано с тоской смотрел в каминное пламя и ронял обрывочные слова, чуть путаные и горькие, и Амадео не понимал, следствие ли они вчерашнего опьянения или просто тоски.
-В последнее время я часто стал вспоминать... те годы... тенистый пригорок ландышей... Помнишь, тогда на дальней запруде мы подглядывали за девчонками? Как это волновало, как спирало дыхание, как обмирала душа... Сумасшедшие сны, пробуждение плоти... Мне, глупцу, так хотелось скорее повзрослеть! Помнишь, мы тогда с Энрико на запруде сцепились, у кого длиннее жердина и просили тебя рассудить нас, а Ормани обозвал нас бесстыжими и убежал? - граф улыбнулся. - Мальчишество, вечные состязания, гон молодых самцов...
Амадео усмехнулся.
-Ну, да, помню. Я присудил победу тебе, и Крочиато обозвал меня раболепным лизоблюдом.
-А ты и вправду прогнулся передо мной?
-Нет, - грустно рассмеялся Амадео, - раболепие мне несвойственно, я присудил победу тебе, потому что та смазливая девчонка из Лаццано поцеловала его. Я ревновал, злился и завидовал. Вот и отплатил ему...
Феличиано расхохотался
-Ах, ты, шельма! А он, бедолага, до сих пор уверен в моем липовом преимуществе. Все эти годы страдал.
Тут, однако, Амадео заметил, что лицо графа снова помрачнело.
-Стало быть, и тут я дерьмо... Ну да ладно, к делу. То, что ты сказал о Реканелли. Ты умён и понимаешь, что и предвиденную опасность не предотвратить. Помни о Челестино. Он - надежда рода. Случись что со мной... Он куда чище меня и я верю... Позаботься о нём. Ты, Северино, Энрико, Раймондо - не оставляйте его.
Амадео не понял, почему тридцатилетний Феличиано считает Челестино надеждой рода. Он сам больше не намерен вступать в брак? Но почему? Энрико сказал, что он совсем не любил Анджелину. И мать говорила ему, что семейная жизнь Феличиано не радовала его. А Энрико уверенно сказал, что и первую жену граф тоже не любил...
Неожиданно он услышал:
-Я благодарен тебе, Амадео, и прежде всего за молчание. Я помню, как пугали меня твои внезапные прозрения, и знаю, сколь много ты способен уловить, заметить, прочувствовать. Я уверен, что ты рано или поздно поймешь бремя моей скорби. Я уповаю, что ты пощадишь меня, и твое понимание умрет в тебе. Я не жалею, что встретился с тобой.
Амадео почувствовал, что его сковало почти летаргическое оцепенение. Феличиано не скрыл от него, что несчастен, но отказывался говорить начистоту. Амадео безмолвно смотрел на друга, которого запомнил, как воплощение благородства. Теперь он портит деревенских девок, пьёт, после кается в... в чём? Слова Энрико проступили новой гранью, рассказ матери... Понимание чего-то сумрачного медленно подползало к Амадео и уже проступало где-то на кромке сознания.
-Могу я спросить?
-Я боялся этого. - Феличиано поднял глаза на Амадео. - Спроси.
-Есть непроговариваемое, но ... ты сможешь в этом испытании не утратить благородства?
Феличиано ответил не сразу.
-... Да... Наверное. Теперь да. Я выдержу. Худшее я пережил.
- Имея четверых преданных друзей, ты все равно не готов довериться никому?
Феличиано покачал головой и вздохнул.
-С бедами мы все один на один, Амадео.
У Амадео сжалось сердце.
-Ты готов выслушать меня?
Феличиано выпрямился и осторожно кивнул.
-Мужчина остаётся мужчиной, пока он не утратил мощь духа, благородство и веру в Господа. Господь милостив, и порой наказывая нас, он скорбями лишь очищает нас от налипшей на нас грязи греха. Ты можешь выдержать всё, что тебе послано. Молись.
Феличиано бросил на него пристальный взгляд и кивнул. На прощание крепко обнял друга.
Лангирано направился домой. На сердце было мутно и тревожно, что-то томило и отягощало, царапало душу до крови, но причины томящей муки он не постигал. Объяснение с Феличиано, на которое тот пошёл сам, прояснило только одно - боль друга была подлинной и пожирала его.
Амадео поморщился. Как все было легко и просто в те зеленые года, и сколько тягостей и мук принесла им зрелость. У Амадео болела душа за друга, но тут он понял, что что-то гнетет его самого, гложет, как червь. Неожиданно догадался. Это были застрявшие в памяти сказанные поутру слова Энрико о детях. Стало быть, тот все же надеется... на что? Энрико - гаер, но никто никогда не отказывал ему в благородстве, он не сможет сделать Чечилию своей подружкой - и из любви к Феличиано, да и соображений чести. Но жениться на Чечилии? Глупо и мечтать об этом. Но он всё же мечтает... Он влюблен, и похоже, проделал утомительный путь в Неаполь только ради... ради неё? Энрико никогда не осмелится попросить у Феличиано руки Чечилии, даже с дворянскими грамотами он для нее - плебей.