— Какая ночь! — вздыхала Юлия, глядя на золотые края облаков в короне луны.
Костя на людях абсолютно не проницаемый, человек не умеющий и не желающий проявлять эмоции, становился с ней наедине: мягким, понятным и доступным. О нём говорили, что такие рождаются раз в сто лет! Он унаследовал от родителей их красоту, голубые глаза и доброе сердце, а ещё талан любить. Иногда он уложив голову ей на колени смотрел и смотрел на неё. В этот вечер она показалась ему особенно красивой. Юлия гладила его короткие волосы и поочерёдно целуя глаза и губы посмеивалась:
— Нос не буду любить, ему, противному, не достанется ничего.
— Почему? — хмыкал он. — Сопливится много?
— Потому что постоянно мешает.
Он коротко хохотнул.
— Это только у тебя, а ну давай проверим.
Зная это его "проверим", она задыхалась от волнения.
Юлия приспособилась жить в юрте и спать на коврах. Она привыкла при входе нагибаться, убирая полог. Раздувать огонь в очаге. Угли тлели и бросали красные отсветы на лица и стены. Первое время было немного жутко. Ей казалось, что от этого огня внутри всё это странное сооружение вспыхнет и сгорит. К тому же боялась не справиться. Но ей выделили молоденькую быструю девушку помощницу. И ничего научилась. Очень уж тоскливо было без дела сидеть. И Юлия придумала его себе, взявшись учить сначала свою помощницу, а потом и всех желающих русскому языку. Монгольский и китайский немного знала. Их знали в таком разрезе многие, кто жил не вдалеке от границы. Вскоре муж приспособился пользоваться ей, как переводчиком. Потихоньку примирилась с топотом коней в степи и привыкла к необычным всадникам. Монголы словно рождены были для коней. Они сливались с ними, составляя один единый, гармоничный элемент. Несмотря на вой волков, ночью страха не было, откуда ему взяться, если Костя рядом.
Но всё, как бы хотелось и мечталось, не получилось. Их ждали пыльные бури, когда крик человека слышишь, а видеть его- не видишь. Неведомые болезни, в том числе и чума, когда покойников сжигали вместе с юртами. От мышей заразилась и заболела Ада. Юлия вынуждена была вернуться в Кяхту. Костя отвёз сам. Ещё и пригрозил — сидеть на месте и больше никаких фокусов. Как она ненавидела этих грызунов разлучивших её с мужем. Первая долгая серьёзная разлука. На душе было тревожно, словно что-то теряла или вовсе не могла найти. Обратно, как не умоляла, больше он вернуться не позволил. К тому же, пришлось выслушать и пережить неприятный разговор с мамой. Та подробно, на пальцах ей рассказала, что женщина не только жена, но и мать. И ничего с её Костиком там не случиться, потерпит, в крайнем случае, мол, погреет его и поухаживает, какая — нибудь горячая монголка. Опять же, мол, ладно бы кровь с молоком баба была, а то так колосок на тонких ножках, а туда же кабана этого ублажать, жизнь его золотой делать. Юлия кипела. Только что толку рвать себе грудь: почему он с ней так поступил, вопя, что это безумие с его стороны и ошибка. Матери опять же ничего не докажешь, у них разные с ней судьбы и жизнь тоже отличная. Надо успокоиться, справиться с эмоциями и двигаться вперёд. Пометавшись, заставила себя думать и жить. Время одиночества использовала с толком. Наконец-то исполнила задуманное. В открывшемся в городе медицинском техникуме закончила курсы медсестёр. Теперь она, в дальнейшей их жизни, может быть более полезной мужу.
Оставляя у тёщи жену и дочь он бодрился, а сердце захлёбывалось тоской. Он ещё никуда не уехал и держит её в своих объятиях, а уже болеет разлукой… Каждый раз, как только приходилось куда-то уезжать, пусть даже не надолго оставляя жену и дочь, он не просто испытывал гнетущее чувство тоски и тревоги, а безумно желал возвращения. Костя не мог сосуществовать без Юлии. Перед сном глядя на разбросанные по небу звёздные ожерелья и смакуя звуки её имени повторял: Люлю, Юлия. Тогда он как никогда понял, что любить — значит, разумно держать. У них с женой этот фокус получался друг с другом. Надёжно сидят на семейных крючках и ничего к этому не убавить и не прибавить. Вот ведь, вроде бы должен понимать, что военная служба-это частые разъезды, но привыкнуть никак не мог. Нёсся домой, как на крыльях. Никак не выходило научить своё сердце безмятежности. Да и не старался, зачем… Знал, Юлия тоже, как на иголках ждала его возвращения. Так зачем же рисоваться друг перед другом. Обеднять. Ведь так хорошо и радостно читать любовь по глазам, рукам, порывам…
Они простились ранним утром, расцеловавшись. Костю только что проводили, а она металась от окна к окну высматривая его возвращение… От неё до него было сейчас невозможно далеко. Она ощущала это расстояние между ними на всех уровнях: физическом, животном, душевном, сердечном и чёрт знает каком. Умчалась бы к нему, но на двое не разорваться и ребёнка здоровье он поставил на выше ступень нежели себя. Через это ей не перешагнуть. Он приезжал, но не так часто, как бы ей того хотелась. Не обижалась. Зная, как проскакивает его летящая на коне в неведомое будущее жизнь, понимала мужа. Но считала дни от встречи до встречи. Когда-то должна была закончиться эта проклятая разлука. Черкала клетки календаря и ждала, ждала… "Ура! Он вернулся". — Схватилась она за сердце, чуть не выпавшее ей под ноги. Однажды она выглянула в окно, и у неё зазвенело в ушах. Пересекая улицу, к дому шёл Костя. Пока он замешкался пропуская верёвочкой идущий переваливаясь из стороны в сторону наперерез выводок уток. Юлия быстро расправившись с благоразумием, метнулась ему навстречу. Был её восторженный визг слышен на всю округу. Долгий поцелуй и жаркие объятия держали в плену её целую вечность. Делая за несдержанность дочери замечание, тёща вынесла на крыльцо подросшую Аду… Он с особым трепетом принял на свои руки этого милого, лупоглазого человечка. Подталкиваемые тёщей: "Нечего собирать и тешить народ". Зашли в дом. Ему хотелось поносить дочь на руках, спрятать на груди прильнувшую жену, погулять с ними по городу. Юлия ни на шаг не отходила от него. Были слёзы и объятия, а ещё поочерёдные рассказы друг другу о житье, бытье. В особые моменты от переполняющих его чувств он подхватывал дочь с Люлю вместе, в одну охапку, и носил на своих сильных руках, прижимая к своему сердцу.
Наконец-то долгая разлука закончилась и нежные ручки двух его девочек: жены и дочки обнимают так нуждающуюся в них шею… Его голова гудела от чувств: "Это потрясающее чувство, когда тебя любят, ждут. Когда для их счастья нужен только ты, а тебе они. Когда ты скучаешь и безумно хочешь видеть их, заботиться о них".
Рутковского наградили грамотой от Военного Совета Монгольской Народной Республики и премией — месячный оклад. Вернулся он вновь в Сибирский военный округ. И получил с ходу повышение. Его назначили командиром 5-ой отдельной Кубанской кавалерийской бригады. В неё и входил его бывший полк. А ещё отпуск. Столько много, много дней вместе, только он и она… Юлия боялась расплескать своё счастье. Костя рядом. Они вместе. Он не спускает с рук Адку, балует её. Всё с дочерью делает вместе: читает книжки, играет в куклы, рисует. Он лучший отец. Малышка боготворит его. Юлия немного ревновала… Ей казалось, Адуся его любит больше, чем её. Если он задерживался с работы, дочь садилась на порожек и ждала. Стянуть её оттуда не представлялось никакой возможности. Поднимался страшный крик. Но приходил Костя, подкидывал её к себе на грудь. Раздавалось смачное чмоканье-это они целовали друг друга. Всё, счастья от обоих можно было грести лопатой…
А как Адуся ждала его возвращения с охоты и, естественно, гостинцев от зайчиков и лисят, которые оставили ей на пенёчке. Костя специально оставлял из своей еды яичко или кусочек сала с хлебом. Съедала моментально. Радости было. Юлия любила дочь, но держала в строгости. Требовала от неё чистоты и порядка, а с Костей они могли часами дубасить друг друга подушками- кто кого победит. Визга, беготни и шума на полк.
Иногда он брал дочь с собой, девочка с большой охотой отправлялась с ним в казарму, но после одного случая, когда она выдала вечером им с Костей, желая похвастаться, вдруг мат такими заученными словами, какие не только Юлия, но и Костя, пожалуй не слышал. Они растерялись, потом долго соображали что с этим делать. Завели ребёнка надо воспитывать. Костя присев на корточки принялся уверять ничего не понимающую дочь, что это нехорошие слова и их надо забыть. Забыть и всё. Обиженная Адка расплакалась. Она так старалась. Пол ночи, чтоб не разбудить ребёнка, хохотали в подушки. Обошлось. Больше напугались сами, Ада наутро забыла всю солдатскую науку.