Хлопнула за дежурным дверь, и Юлия отмерла. Немедленно помочь ему собраться, накормить и приготовить с собой паёк. И всё же: пока он брился, мылся и одевался, она носилась по дому, полусонная дочь помогала. Шустрая Адуся впервые была в растерянности. Время от времени до них долетает её канючки: — "Пап, а как же поездка к шефам с концертом?" Он, наконец, замечает её и, понимая, что не отвертеться, обнимая, говорит: — "Адуся, ложись спать. Утром разберёмся". У Юлии всё валилось из рук, а Костя спокоен. Чем бы она сейчас не занималась, её глаза следовали за ним: "А вдруг вижу последний раз? У этого проклятого Гитлера огромная силища. Подгрёб под себя всё, дотопав, до наших границ". Наверное, тот страх был нарисован чёрными крестами на её лице, она совсем не владела собой, только он подошёл, поцеловал в её широко раскрытые глаза, долго обжигал держа в плену губы, так что Адка отвернулась и, прощаясь, как маленького ребёнка, погладил по голове: — "Не волнуйся, всё будет хорошо. Главное, помни: всё будет хорошо! Береги Аду!" Нежность, с какой он говорил и обнимал, полоснула по сердцу. Она не выдержала и повисла у него на шее. Потом вдруг поняла, что ему будет нелегко так уходить. У него нет и так уверенности в ней, маленькая росточком, тихая, хрупкая, выросшая в своё время в достатке и неге, в его понятии она всегда была ребёнком. В один миг взяла себя в руки, выпрямила спину и улыбнулась: — "Не волнуйся, мы выстоим. Бей их. Аду ни на шаг не отпущу от себя". Костя ушёл, а они, естественно, больше не уснули. Ада поругивала себя за то, что часто повторяла, мол, поздно родилась и всё героическое давно произошло без неё. Тогда бы её жизнь была хоть и короткой, но прекрасной. Вот болтала, болтала и доболталась — накаркала. Юлия даже не могла улыбнуться её такой ерунде. Чуть свет Ада, наскоро проглотив завтрак, всё же понеслась к Дому офицеров, где по плану их должен был ждать грузовик. На полпути ей встретился отец, торопящийся домой. Он велел возвращаться немедленно. Его слова: — "Война, дочура, война", — вернули её в действительность. Он забежал всего на несколько минут проститься. Они ещё раз обнялись. На всякий случай. Вдруг что-то пойдёт не так, и война затянется на неделю или месяц и он нескоро попадёт к семье. О его гибели она даже думать не хотела. С её Костей не может такого случиться. По старому обычаю, как полагается, посидели на дорожку. Они редко расставались. Только по большой необходимости. Это второй случай. Тогда в 37, когда его арестовали, и он просидел три года в "Крестах" и вот сейчас. Быть от него далеко — было мучительно. Видела, чувствовала, знала: ему тоже не легко и для него эта разлука тяжела. Поэтому не испытывая судьбу была всегда рядом. Нежный душой, он очень тяжело переносил одиночество. К тому же рано осиротев, ценил семейный уют и тепло домашнего очага. Дорожил друзьями, но семья была на главном месте. Им было всегда хорошо вместе. И вот прощаясь, он крепко обнимал, а она не чувствуя силы его рук растворяясь в нём, не желала отлепляться от груди. Её душа рыдала. Он опять безумно целовал. Адка, уже не обращая внимания на их "телячьи нежности", как критически любит укорить она, просто обнимала их обоих и молчала. Юля шептала: