— Так что ты предлагаешь? У меня же нет своей армии, чтобы защититься от вас! — Стиннес нервно засмеялся и стал наполнять бокалы. Горлышко бутылки тихо застучало по стенке бокала. — А может мне самому прикажешь взять в руки автомат!..
— Давай только без истерик!.. Надо подумать, как защитить производства хотя бы от своих. Пусть над этим подумают ваши директора… А с документацией тянуть не стоит. Пусть упакуют отдельно от технической, бухгалтерию и финансы и отдадут им… Один чёрт они в ней не понимают ничего!
— Ты представляешь, сколько это листов?… Да и куда всё это прятать?
— Пусть отберут всё самое ценное… Особенно патенты… Я постараюсь связаться со всеми, кому можно доверять. Ты же знаешь — в этом ведомстве шуток не любят… и не понимают.
Поздно вечером в квартире руководителя центра закрытых исследований химического завода в Обербайерне раздался телефонный звонок. Хозяин квартиры взял трубку.
— Алло! Я вас слушаю!
— Извини, Гейнц, за поздний звонок, но ты должен немедленно приехать ко мне в дирекцию, — хозяин узнал голос управляющего заводом. — И если есть возможность, возьми с собой Вальтера.
— Что — нибудь случилось?
— Это не по телефону. Машина уже вышла за вами, — в трубке раздались гудки.
Хозяин квартиры, Гейнц Ханзен, хорошо знал своего управляющего ещё с сорокового года. Они вместе начинали этот завод, а затем он и его сын, Вальтер, стали работать в его исследовательском центре. Вальтеру, как химику, не очень нравилось то, над чем они работали все эти годы. Он иногда высказывал это даже в присутствии отца, на что Гейнц сказал ему однажды. — «Вальтер! Язык дан нам, чтобы скрывать мысли. Запомни это, иначе накличешь на себя беду». Вот и сейчас, когда отец сказал ему, что нужно срочно ехать на завод, он высказался в довольно резкой форме:
— Отец! Даже если мы с тобой будем работать по двадцать четыре часа в сутки, это уже не поможет нам… Мы с тобой четыре года создавали оружие, которое невозможно применить на поле боя. Ты это знаешь не хуже меня… Если хоть одна их бомба упадёт на наши склады — нам с тобой не жить. Так это всего лишь иприт, а то, что мы сделали сейчас — человеческому разуму вообще не постижимо…. — Вальтер на мгновение замолчал. Он стоял перед отцом опустив руки и голову как нашкодивший мальчишка. Почувствовав на себе взгляд отца, он поднял голову и тихо сказал: — Я тебе не всё рассказывал. Извини… Перед этим рождеством мы в нашем отделе синтезировали вещество… Названия пока нет. Эти два месяца мы отрабатывали и испытывали… Технологически очень сложно… Я просто хочу ознакомить тебя с последними испытаниями…. хотя вряд ли это тебя заинтересует. Так вот, по нашим расчётам, двух тонн его хватит, чтобы уничтожить пол-Европы!..
— Кто знает об этом? — Ханзен настороженно и вопросительно посмотрел на сына. — Ты составил заключение?
— Нет… Знаю только я. — Вальтер подошёл к окну и чуть раздвинул плотно задвинутые шторы. Свет лампы тонким и косым лучом упал на асфальт. — Последнюю серию испытаний я проводил один… Расчёты тоже мои…
— Идиот!!! Как ты посмел!? — Гейнц закричал на сына, хотя раньше никогда не позволял себе этого. — И задвинь, пожалуйста, шторы! Нам ещё только полиции не хватало дома! — уже тише сказал он, и устало опустился в кресло. — А если бы случился выброс?… Тебе что, твоего брата мало? Мы с твоей матерью в сорок втором чуть с ума не сошли… и вот теперь ты, — он как-то виновато посмотрел на сына и губы его предательски задрожали.
Он вспомнил зиму сорок второго, когда ему сообщили о гибели сына где-то на восточном фронте, под Москвой. Ульрих был их первенцем, старшим из сыновей, и они с женой любили его чуточку больше. Кода он последний раз был дома, то сказал, что скоро, наверное, предстоят большие дела, и дома он будет не скоро. Он был лётчиком и форма очень шла ему, хотя сам Гейнц всю жизнь мечтал видеть его у себя в лаборатории Но судьба распорядилась по своему. Зато второй сын пошёл по его стопам и делал большие успехи. Сразу после окончания университета он взял его к себе в центр. Уже через год он стал руководить сектором лаборатории, которая занималась проблемами производства синтетического бензина. Но, к сожалению, четыре года назад их лабораторию перепрофилировали и заставили работать по тематике, которая очень не нравилась Вальтеру. Лишь его уговоры заставили его вновь возглавить лабораторию.
Однажды, в конце сорок третьего года, ему на глаза попали снимки людей, как ему сказали, «обработанных спецвеществами». Случайно их увидел и Вальтер. Он не был впечатлительным человеком, но то, что он увидел… Несколько дней он не мог притронуться к пище и лишь тяга хоть чем-то заниматься, но только в лаборатории, пересилила это отвращение, а затем всё это вошло в понятие — работа как работа, и он целиком отдал себя лаборатории. Недаром у него на столе всегда стоял портрет Фрица Хабера — Нобелевского лауреата.
Вальтер стоял перед отцом и не знал, что сказать. Ведь отец был прав. В лаборатории категорически запрещалось работать в одиночку. И если бы что-то случилось, он просто не успел бы спастись… Но результат стоил того. Действие газа было мгновенно, а концентрация минимальна. Но сложность технологи не позволяла произвести его даже для второй серии опытов. Он уже тогда понял, что достаточно небольшой технологической ошибке и произойдёт непоправимое. Всю документацию он спрятал у себя в сейфе. «Когда — нибудь это пригодится для других целей» — подумал он тогда.
С улицы послышался шум машины. Они оделись и спустились во двор.
В кабинете управляющего уже находился начальник технического бюро. Они поздоровались и по жесту хозяина кабинета прошли к его столу. Вальтер редко бывал в этом кабинете и сейчас был несколько польщён этим приглашением в столь узкий круг.
— Господа! Заранее прошу извинения за столь позднее приглашение. К сожалению, таковы обстоятельства… Я сегодня получил приказ приготовить к эвакуации всю техническую документацию, как по самому заводу, так и по нашим разработкам. Если сказать точнее, то всё это должно быть где-то скрыто. Я пока не знаю всех деталей, поэтому пригласил только вас… Постарайтесь без лишнего шума подготовить, на ваш взгляд, самое ценное. Думаю, что это не займёт много времени… Все дальнейшие распоряжения по этому вопросу будете получать от меня.
Через полчаса они вышли из здания заводоуправления. Была уже глубокая ночь, и лишь звёзды в холодном мартовском небе слабо освещали спящий город.
— Отец, давай пройдём пешком… Нам нужно поговорить.
— Разве мы не можем сделать это дома?… Хотя, я не против… И о чём же ты хочешь поговорить со мной? — Гейнц приостановился и пристально посмотрел на сына. Не поворачиваясь к отцу, Вальтер сказал:
— Это хорошо, что я не увижу в темноте выражение твоего лица… Ты всегда почему-то с усмешкой относился к моим вопросам, а это сбивало меня…
— Ты, к сожалению, так и не научился чётко формулировать свои вопросы. Я, наверное, был неправ, когда настоял на твоей учёбе на химическом факультете. В семье уже был один химик… Тебе надо было поступать на философский.
— Да нет, отец!.. Здесь всё в порядке. Всё очень просто. Мои вопросы не всегда укладывались в рамки мировоззрения вашего поколения… Скажи…, почему ты тогда не уехал в Америку? Ведь тебя приглашали!
— Ты забываешь, Вальтер, что у тебя был старший брат…. Он был уже офицером… Я не мог погубить его. Я всегда надеялся, что это не дойдёт до такого безумия.
— Ты, отец, лишний раз подтвердил слова нашего гения — страх и надежда — злейшие враги рода человеческого.
— Я тоже люблю Гёте, но в наше время лучше молчать об этом…
— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить… Я не буду сдавать материалы моего отдела. Не хочу чтобы кто-то, когда-то воспользовался ими… Мы всё равно войну проиграли, так чтобы хоть спасти себя, можно будет предложить это взамен… Сейчас уже не важно кому — русским или американцам.
— К сожалению, сынок, ты не всё знаешь… Ты думаешь, что всё то, что производил наш завод лежит здесь?… Ты ещё более наивен, чем я думал… Мы применяем всё это против пленных. Я был там с инспекцией. Это ужасно… Так вот, если узнают, что мы причастны к этому, то в лучшем случае, нас просто расстреляют. С нами поступят так, как мы поступаем с ними… Это одно, а второе…, это опасно для тебя самого. Ты же слышал, что этим займутся войска СС… Только теперь я начал сожалеть о том, что ты у меня не философ, — в словах Гейнца послышалась ирония замешанная на сожалении.