Фюрер обвёл всех мутным, каким-то невидящим ничего взглядом и тяжёлым движением руки ответил на приветствие. Заметив одиноко стоявшего Шпеера, он подошёл к нему и подал руку. Шпеер ощутил в своей ладони вялую, потную руку и лёгким наклоном головы поприветствовал его.
— Я не вызывал тебя, Альберт, — тихо сказал фюрер.
— Мой фюрер! Нам надо переговорить по одному весьма срочному и неотложному делу.
— Сейчас… или после. — Гитлер кивнул в сторону напряжённо застывших генералов.
Шпеер на мгновение задумался. Приказ, который он видел и читал у Бормана, был, скорее всего, подготовлен с ведома фюрера и поэтому разговор предстоял долгий и небезопасный для него. Но с другой стороны, неизвестно, чем закончится совещание военных и тогда возможно вообще не удастся договориться, о чём-либо. Шпеер прекрасно знал характер фюрера, а сейчас, когда дела на фронте просто катастрофичны, поведение его могло быть вообще непредсказуемо.
— Лучше сейчас… Я прошу присутствия при нашем разговоре рейхслейтера Бормана.
Все слышали последние слова Шпеера и поэтому, когда фюрер направился обратно в кабинет, никто, кроме Бормана, не тронулся с места. Они вошли кабинет. Он был крошечным. На полу, как и везде, лежал толстый, мягкий ковёр. На небольшом письменном столе стояла знакомая бронзовая лампа, письменный прибор и телефон. Над столом висел портрет Фридриха Великого. Впервые вопрос, который он хотел решить, не касался его деятельности как министра. И он вдруг понял, что не знает с чего начать. Взгляд остановился на портрете великого соотечественника и мысль сама скользнула с языка.
— Мой фюрер! Немецкий народ много раз за минувшие столетия подвергался нашествиям. Много раз и сам был победителем с верой в будущее. — Шпеер перевёл дыхание и посмотрел на фюрера. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и лишь рука, лежавшая на глобусе, слегка вздрагивала и пуговица на рукаве кителя выстукивала дробь о глобус в такт руке. — Сейчас у нас тяжёлое положение. Мы потеряли промышленный потенциал на востоке. Русские подходят к Чехословакии… — Гитлер вдруг резко повернулся к Шпееру.
— Я не отдам им Чехословакию! Там Шёрнер!.. У него почти миллион солдат! Геббельс был там и говорит о высоком духе его солдат!
— Мой фюрер! Для того, чтобы эти солдаты воевали за великую Германию, им нужно дать оружие… боеприпасы…
— Так дайте им всё это! — Гитлер вновь перебил Шпеера. — Ты ведь, Альберт, отвечаешь за всё это!
Шпеер понял, что совершил тактическую ошибку. Сейчас фюрер начнёт спрашивать о «ФАУ», о танках для Гиммлера и его группы «Висла».
— Всё, что возможно в таких условиях, мы делаем… Но, я думаю, что мы должны думать и о будущем Германии, даже если случится самое ужасное. К сожалению, с этим придётся смириться… — Гитлер посмотрел на Шпеера, но ничего не сказал. Шпеер и сам не хотел причинять лишнюю боль этому человеку. Ему вдруг по — человечески стало жалко этого ссутулившегося как старец, с дрожащей рукой и жёлтым как у мумии лицом, человека. Он знал о болезненной страсти фюрера к лести и решил сейчас сыграть на этом. — За четыре года под твоим руководством мы вооружили Германию и сделали её самой сильной державой в Европе. Думаю, что и сейчас нам понадобится, не так уж много времени, чтобы восстановить нашу мощь. — Гитлер по-прежнему молчал. Было слышно лишь тяжёлое дыхание стоявшего за спиной Бормана. — Ты знаешь меня. Я никогда не давал тебе советов, а тем более, сейчас. Я просто хочу помочь нам всем.
— Что ты хочешь?
— Нам надо договориться с союзниками русских… Думаю, они пойдут на контакт с нами при условии, что с нашей стороны будут гражданские лица… — Гитлер молчал. Пауза стала затягиваться. Шпееру показалось, что мысли фюрера были сейчас далеки от этого кабинета и он просто не слушал его. Молчавший до этого Борман вышел из-за спины и сделал шаг в сторону Гитлера.
— Мой фюрер! Это невозможно!.. После совещания их лидеров в Крыму, тем более, — он повернулся к Шпееру и, уже глядя ему в лицо, продолжил. — Они уже решили разделить Германию и кому, сколько достанется — пока не ясно! Я не генерал, но думаю, что львиная доля будет у русских… И притом они хотят потребовать от нас полной капитуляции.
— Я не знаю, как они там договорились, но мы пока живём в единой Германии и должны сохранять её… Я думаю, что так хочет и немецкий народ. — Шпеер почувствовал в свои словах некоторый пафос и решил продолжить в том же духе, — другого народа у нас нет и не будет и всё, что им создано надо попытаться сохранить или по крайне мере не уничтожать самим… Это и будет основой для возрождения великой Германии.
Гитлер молча перешёл к противоположной стенке кабинета. На ней висела картина Кранаха. Было изображено ритуальное убийство. Фюрер любил это полотно. Нигде и ни у кого не были так прописаны человеческие страдания и боль на лицах одних и радость от убийства, на других. Некоторое время он стоял молча, повернувшись спиной к собеседникам.
— Послушай, Альберт! — не поворачиваясь, медленно, с каким-то металлическим оттенком в голосе, произнёс Гитлер, — если война проиграна, то народ также пропадёт. Я не вижу смысла что-то сохранять для него. — Фюрер повернулся к ним лицом. — Этот народ предал меня. Остались лишь ничтожества, и они будут производить подобных себе. Так лучше самим всё уничтожить.
Сейчас Шпеер понял, что приказ на уничтожение отдан самим фюрером и теперь вряд ли что можно сделать.
— Мой фюрер!.. — Шпеер захотел сделать последнюю попытку и сказать о последствиях взрывов химических заводов, но Гитлер уже направился к выходу. Он сделал несколько шагов, остановился и, повернувшись к ним, сказал:
— А переговоры с западом, это сплошная чушь и выкиньте это из головы. Мы с вами никому там не нужны… Если у вас всё, то меня ждут…, - ещё больше сгорбившись и опустив голову, он вышел в приёмную.
— Мартин! — Шпеер впервые за долгое время назвал Бормана по имени. — Уговори фюрера не делать этого. Ты ведь прекрасно знаешь, что там у нас всегда были союзники… Все эти разговоры будут не на пустом месте. Вспомни, что и их интересы мы представляли здесь, на востоке. То, что Черчилль и Рузвельт сейчас с русскими не меняет суть их политики в будущем… Большевизм не приемлем для них органически и идеология здесь совсем ни причём.
— Шпеер! Ты плохо усваиваешь уроки истории. — В голосе Бормана прозвучали нотки панибратства и назидательности. Шпееру захотелось ответить грубостью, но он лишь сжал зубы и желваки заиграли на его скулах. Борман заметил это, и голос его стал более жёстким. — Наполеон шёл по России как по пустыне… Нас тоже в сорок первом никто парадами не встречал. Так почему мы должны стелить ковровые дорожки перед русскими!.. Как сказал фюрер — «пусть выжженная земля будет ковром для них, а их сапоги утопают в пепле наших городов и деревень».
— А что будет потом?… Ты никогда не задумывался об этом?… Особенно сейчас! Русские вернуться на свои земли и найдут там то, что оставили для нас — пепел и угли… но они хоть что-то успели вывести в Сибирь или куда там ещё… И ещё один момент… Ты укорил меня в незнании истории, но ты абсолютно не представляешь последствия вашего приказа. — Шпеер чуть не сказал — «вашего с фюрером», но в последний момент осёкся.
— За всех нас думает фюрер, а мы лишь его солдаты.
— Перестань Мартин! Сейчас это не более чем демагогия. Мы уже сейчас должны все вместе молить бога за то, что ни одна бомба ещё не упала на химическое производство, иначе мы с тобой просто не успеем выпрыгнуть из этого колодца… В своё время у наших генералов хватило мозгов не применять газы на фронте, но они все остались на моих заводах и складах. А теперь представь на минуту своих и моих детей, жён и матерей в этом газовом аду. — Шпеер знал о большой любви Бормана к своей матери, которую он иначе как «мамочка» и не называл. — Может тогда что-нибудь поймёшь!
Во время всего этого разговора дверь в приёмную была закрыта.
— Извини, но нас ждёт фюрер. — Борман направился к двери, но, взявшись за ручку, остановился и, повернувшись к Шпееру, сказал: