Весной 1824 года Рылеев принял в Северное общество своего ближайшего друга — Александра Бестужева. «Он сказал мне, что есть тайное общество, в которое он уже принят, и принимает меня», — вспоминал Бестужев. Рылеев ждал момента, когда Бестужев созреет политически, к тому все и шло, судя по его обзорам литературы в «Полярной Звезде». На следствии Бестужев не без основания отметил о себе: «По наклонности века наиболее прилежал к истории и политике». «Едва ли не треть русского дворянства, — говорил он, — мыслила почти подобно нам, хотя была нас осторожнее».
Рылеев в это время (и именно после свидания в Петербурге с Пестелем) перешел на твердую республиканскую позицию. «Я увидел в нем, — писал Бестужев, — перемену мыслей на республиканское правление, ибо дотоле мы мечтали о монархии (ограниченной, естественно, парламентом. — В.А.), и из слов его о пребывании здесь Пестеля заключил, что это южное мнение… Неприметно мнение за мнением дошли мы и до мысли о республике, а как оную ввести было бы трудно при царствующей фамилии, то Рылеев сообщил мне и мнение южных о истреблении оной».
Говоря о сторонниках республиканского правления в Северном обществе, Бестужев показал на следствии: «Я разделяю их мнение».
Это подтверждает и письмо Грибоедова, посланное в ноябре 1825 года Бестужеву, где говорится: «Вспоминали о тебе и о Рылееве, которого обними за меня искренне, по-республикански».
Бестужев, как и Рылеев, считал, что переменить правление в России нужно путем военного переворота, желательно — бескровного. «Мы более всего боялись народной революции, ибо оная не может быть не кровопролитна и не долговременна», — говорил Бестужев.
Не скрывая на следствии революционного образа мыслей, Бестужев, однако, уверял следователей в своем полном бездействии, — он будто бы не верил в успех переворота, а потому и не предпринимал никаких конкретных действий. Конечно же, это было не так.
Он принял в общество Александра Одоевского (у которого и жил одно время зимой 1824/25 года), своих младших братьев Михаила и Петра. Михаилу он посоветовал перейти из флота в гвардию, объяснив ему, что его присутствие в столичных войсках, «может быть, будет полезно для нашего дела». Михаил Бестужев перевелся в Московский полк, часть которого и вышла 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь.
Бестужев принял в Северное общество Оржицкого, Якубовича, вместе с Рылеевым убедил в необходимости вступить в общество Батенькова. В апреле 1825 года Бестужев, как деятельный член общества, был переведен в разряд «убежденных», в сентябре того же года заменил в думе Северного общества Никиту Муравьева, уехавшего в отпуск.
В 1824 году Рылеев и Бестужев сочинили еще несколько песен, которые предназначались ими для распространения среди солдат. На следствии Бестужев, естественно, стремился доказать, что песни эти — невинная забава («дурачась, мы их певали только между собою… В народ и между солдатами никогда их не пускали»), но брат его Николай писал впоследствии об этих песнях: «Намерение, с которым они писаны, и влияние, ими произведенное в короткое время, слишком значительны… Они были сделаны в простонародном духе, были слишком близки к его состоянию, чтобы можно было вытеснить их из памяти простолюдинов, которые видели в них верное изображение своего настоящего положения и возможность улучшения в будущем… В самый тот день, когда исполнена была над нами сентенция и нас, морских офицеров, возили для того в Кронштадт, бывший с нами унтер-офицер морской артиллерии сказывал нам наизусть все запрещенные стихи и песни Рылеева, прибавив, что у них нет канонира, который, умея грамоте, не имел бы переписанных этого рода сочинений и особенно песен Рылеева».
Николай Бестужев прибавляет, что песни эти писаны были «для ходу в рукописи».
Да и сами песни красноречиво говорят о своем агитационном назначении:
Ах, тошно мне И в родной стороне: Все в неволе, В тяжкой доле, Видно, век вековать. Долго ль русский народ Будет рухлядью господ, И людями, Как скотами, Долго ль будут торговать? …А что силой отнято, Силой выручим мы то, И в привольи, На раздольи Стариною заживем…