Шурыгин подумал, придал себе сдержанный вид и в самых приличных выражениях предложил Наташе свою любовь и свою посильную материальную помощь.
— Первое-то мне не очень нужно, — смутилась Наташа, синие ее глаза сделались черными, и почему-то она так уставилась ими в его слишком роскошную, слишком волосатую бороду, как деревенские суеверные люди смотрят в пучину глубокого омута. — Но если второе без первого нельзя, — продолжала она, — тогда я, конечно, принуждена согласиться. Я ведь знаю, чего вы хотите. Что ж, немного раньше, немного позже, не с одним, так с другим, какая разница! Да и кто узнает, вы же не побежите всем об этом рассказывать, да и вообще, какая этому цена, какой-то "невинности", разве в этом главное, все это ерунда и чепуха, одни женские предрассудки, мамины выдумки, и я уже сама не понимаю, что болтаю… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Вот наговорила! Слушайте-ка, гражданин! — вдруг сказала она совсем другим тоном, мучительным, надрывным, и сощурила на бороду своего гостя панические в искорках глаза. — А нельзя так, чтобы вы, вместо всего этого, просто по человечеству, взяли и нашли мне какую-нибудь службу? Знаете, по товариществу, по дружбе! А я бы ваш портрет всю жизнь на груди своей в медальоне носила и всю жизнь всем бы рассказывала, что вот, мол, нашелся один чело век. Может, вашим знакомым нужна дешевая прислуга? Я умею и стирать, и полы мыть, и ухаживать за ребятами, и, главное, я на все согласна, на любые условия, лишь бы удержаться в Москве, потому что я чувствую, я знаю, что если я теперь уеду в провинцию, то я уже никогда не выберусь оттуда. Ну что? Можно?
— Нет, — тяжело и отрицательно помотал головой Шурыгин. — Теперь это трудно, теперь не такое время, сами знаете.
Настала короткая пауза.
И хозяйка и гость были глубоко смущены.
— Тогда пусть так… как говорили, — слово за словом, шепотом проронила Наташа, опустив лицо.
Шурыгин медленно вздохнул.
— Конечно, — тихо и осторожно заговорил он, поглаживая себя по округлым коленям. — Конечно, я не смею, да и не желаю заранее хвалить вам себя. Но когда вы узнаете мой характер и мое все…
— Характер характером, — грубо и болтливо перебила она его с прежним беспокойным, нервным смехом. — А бородищу-то эту вы снимите сегодня же, чтобы я ее больше не видела, тогда я посмотрю, какой вы такой. А теперь за вашей бородой я как-то не различаю вас самого, она пугает меня.
И Наташа с дрожью взметнула косами и дернула вверх плечиками нахмурясь.
— Для вас сниму! — тоном торжественного обещания воскликнул Шурыгин, крепко сжимая в руке бороду. — Для вас все сделаю! Любой каприз!
— Это не каприз, — не согласилась Наташа.
Он сидел, она не могла сидеть, стояла, без нужды бегала, вертелась, глядела в окно, точно все еще ожидала откуда-то спасения.
— И наряд ваш как-нибудь освежите, — приглядывалась она к нему сбоку, как сквозь сон, и робкая, и смелая.
— У меня костюм плохой? — удивился Шурыгин и улыбнулся.
— Он не плохой, но он как-то так, знаете, лоснится. Точно вы изъездили на нем все столы всех канцелярий и вам уже сто лет. Одним словом, сделайте так, чтобы как можно меньше походить на бухгалтера. Хотя на первое время.
— Это можно. Я сделаю.
Наташа озабоченно сдвинула бровки и подумала, о чем бы еще не забыть ему сказать.
— Послушайте, — улыбнулась она и в первый раз внимательно посмотрела на округлость всех его линий: — А отчего вы такой… жирный?
— Такая должность. Служу в Центросоюзе. Там у нас все есть, и конфектная фабрика. Вы тоже поправитесь, если поживете со мной.
— У вас все плывет, колышется, похудеть нужно! — серди то приказала она ему.
— Хорошо, — сказал бухгалтер. — Я похудею. Когда не много поживу с вами.
— "Бухгалтер"! Ха-ха-ха! "Бухгалтер"! Неужели все бухгалтеры такие? Ха-ха-ха!
Она истерически захохотала, замахала руками, взметнула в воздухе обеими косами, закружилась на месте, упала лицом в подушку.
Она лежала на беленькой постели, колотилась, хохотала и рыдала.