В лавке, торговавшей мобилетами пришлось выдержать настоящий бой с приказчиком, так и норовившим всучить мне устройство подороже, хотя дед был прав — отличия носили в основном внешний характер, характеристики отличались очень незначительно. Итогом боя стало то, что от аппаратов дороже тысячи я отбился, но и согласился с тем, что телефон за пятьсот — это «не по статусу». Купил аппарат за семьсот сорок и первым звонком, прямо с крыльца лавки, стал вызов Елизарьевича с просьбой о встрече.
Профессор согласился сразу и без раздумий, а по дороге дед делился впечатлениями о покупке:
«Зря я решил, что у вас тут смартфоны в ходу. Оказывается, только внешний вид похож, а по сути — самая примитивная звонилка с минимальным функционалом. Разве что кнопки сенсорные. Но даже такой мобильник на общем техническом фоне выглядит заимствованием из совершенно другого мира. Интересно, как тот коллега по попаданию, что его внедрил, казни избежал?»
Лебединский открыл мне дверь в студию лично — кстати говоря, я вообще не видел тут у него прислуги. Или она приходит для уборки в строго отведённые часы, или он вообще не допускает посторонних в своё логово.
— Судя по голосу, Юра, вас что-то встревожило?
— Да, я сегодня был в банке, по своим делам, и увидел сумму перечислений за пластинку…
— Кхм… Да, конечно… Видите ли, я уже говорил, что торопился с выпуском, для фабрики это тоже было неожиданностью, так что первоначально пластинку выпустили тиражом только в тысячу экземпляров, плюс немного на особые цели — авторские экземпляры, рецензентам, цензорам… Вам с каждой проданной пластинки причитается пятьдесят копеек, но из-за малого тиража вышло всего пятьсот рублей. Однако не переживайте: новый тираж уже печатается, и даже начал поступать в продажу.
— Всего⁈ Извините, профессор, я удивился тому, что пришло так много! Честно сказать, рассчитывал на существенно меньшую сумму. Не был уверен даже, что обобью расходы на печатку.
— Юра, Юра… Разве же это много? Помимо денег за пластинку идут ещё отчисления с исполнений песни на официальных концертах и иных мероприятиях, от трансляций по радио и так далее. Так что это — только начало, дальше будет много больше.
— Да⁈ Это настолько выгодное дело⁈
— Ну, как вам сказать, Юра… Смотря что для вас значит «настолько». За мою карьеру именно как автор песен я работал около двадцати лет, из них, правда, только пятнадцать — активно. За это время вышло в свет, то есть — издавалось и исполнялось с большой сцены, причём не только мною, около полусотни песен, не считая переделок и перепевок уже известных вещей в новой аранжировке. Из этой полусотни где-то два десятка продолжают более-менее регулярно исполняться по сей день, десяток — время от времени, про остальные помнят только составители альманахов. И доход от этих песен превысил доходы от выступлений, хотя публика знает меня в основном как певца.
Лебединский непритворно вздохнул, и продолжил:
— Так вот, полученных и продолжающих поступать средств мне хватило на безбедную жизнь, пусть и без купеческих безумств или княжеского шика, но смог купить дома и в Могилёве, и в Москве, и в Питере, имеется что оставить в наследство и при этом зарплата профессора — не то, что держит меня на работе, лишение её пройдёт для меня безболезненно. Вот и считайте сами, настолько или не настолько…
Мои золотые грёзы прервал голос деда:
«Вот, мотай на ус, и Рысюхе потом перемотать поможешь: полста песен за полтора-два десятка лет, то есть, около трёх песен в год. А не каждые две недели новую!»
«Так что, на этот год только одна осталась⁈»
«Я сказал, „в среднем“. На самом деле, большинство авторов, если они же и исполнители, выпускают песни так называемыми альбомами, от пяти-шести до двенадцати или чуть больше песен в каждом, но делают это раз в два-три года».
Профессор терпеливо переждал мой внутренний диалог, после чего продолжил:
— Теперь насчёт «Незнакомой звезды»…
— «Надежда». Песня называется «Надежда».
— Пусть так. С её записью, наверное, придётся немного обождать.
— Знаете, профессор, а может, её вообще не стоит записывать?
— Записывать в том виде, в каком вы слышали её в прошлый раз? — Лебединский расхохотался. — Право слово, трудно было не заметить, как вас перекашивало и внутренне трясло от моих романсовых экспериментов! Уж простите мне это хулиганство, жертвой его планировались не вы! Но, надо сказать, я даже удивился, что вы сумели промолчать, хоть недовольство можно было из воздуха ложкой черпать и на хлеб намазывать!