Раздались знакомые аккорды и зазвучала песня, которая в мире у деда начиналась словами «Там, где клён шумит», у нас же клён превратился в дуб и шуметь перестал. Светлана слушала, прикрыв глаза, но губами не шевелила — значит, слов не знала и, стало быть, пластинки у неё нет.
Переждав очередные овации, профессор умело их усугубил, произнеся:
— Радость встречи с вами, дорогая моя публика, я уже вернул — во многом благодаря этой песне, которая подтолкнула меня к возвращению на сцену.
«Да уж, судя по реакции публики после такого анонса пластинку точно раскупят, в ближайшие же дни. Умеет продавать, чертяка!» — это дед, разумеется.
— Спасибо, спасибо! Так вот, этот молодой человек, которого я не оставляю надежд уговорить перейти учиться в МХАТ, на мою кафедру, ухитряется совмещать учёбу в одном из ВУЗов города, серьёзную работу и создание новых песен. Да-да, он не остановился на содеянном, а только вошёл во вкус. Сейчас ещё две его песни репетирует студенческий ансамбль нашей академии, а одну я хочу представить вам сейчас. Причём на этот раз он принёс уже готовое произведение, в котором мне оставалось только сделать аркестровку и отрепетировать. Премьера песни! Слова и музыка студента Могилёвской хозяйственно академии Рысюхина Юрия Викентьевича — запомните это имя, поверьте моему опыту, вы ещё не раз услышите его. Исполняет инструментальный ансамбль губернской филармонии, солист — Валериан Лебединский! «Надежда!»
В момент, когда профессор назвал имя автора, Мефодьевна повернулась ко мне, глядя на меня огромными, застывшими лазами в огромном удивлении и отчасти даже ступоре. В каковом и пребывала до момента, когда Лебединский начал петь, после чего встрепенулась, повернулась лицом к сцене и застыла уже так.
«А профессор умеет зажечь зал!» — заявил дед.
Да уж. Даже переделанные романсы уже звучали иначе, «Клёнодуб» хоть и ложился в общую канву романтических страданий, но обладал совсем иной ритмикой — всё же изначально танцевальная мелодия, сейчас же все слушали произведение явно иного уровня и жанра. Лебединский сел на стул, в красивой позе, обняв гитару, на которой даже не пытался играть, чисто для красоты. И запел — медленно, заметно медленнее, чем тот же Лещенко, задумчиво, словно бы размышляя или сочиняя письмо. Но постепенно, очень плавно, темп нарастал, и последнее повторение припева профессор выдал уже в достаточно бодром ритме, хоть это и было для него тяжеловато.
Смолк голос певца, закончил играть оркестр, в зале повисла тишина, которая уже через секунду сменилась овациями. Они волнами накатывались на сцену, где купающийся в этих волнах профессор просто цвёл. Главное, чтобы он в эйфории не забыл о нашей договорённости: о том, что сообщать широкой публике о моём присутствии в зале не нужно. Всё же у меня официально траур, посещение подобного заведения в деловых целях, для подписания того же контракта с фирмой звукозаписи, ещё можно оправдать, но вот присутствие на концерте уже может вызвать кривотолки, если кто докопается.
Валериан Елизарьевич ещё довольно долго раскланивался, благодарил публику, благодарил оркестр — и вытащил их всех на сцену, благодарил других участников концерта, и тоже вывел их на сцену… Я испытал желание спрятаться, отсесть на диванчик — так, на всякий случай, особенно когда он начал благодарить автора последних песен, но профессор закруглил тему пассажем «который, к сожалению, по ряду причин не может сейчас выйти на эту сцену». При этих словах Света снова удивлённо обернулась ко мне. Я тихонько шепнул ей на ушко:
— У меня официально траур.
Она на секунду задумалась, и понимающе кивнула. Тем временем профессор закончил раскланиваться и ушёл со сцены. Света тяжело вздохнула и тоже начала вставать с кресла.
— Света, ты куда? Ты же хотела познакомиться с профессором Лебединским?
— Да, хотела бы…
— Тогда подожди немного, он скоро должен прийти сюда, в ложу.
— Правда⁈
— Конечно, зачем мне врать, да ещё так, что это вот-вот вскроется⁈
Оставшееся время я провёл, отвечая на многочисленные Светины вопросы о её, как выяснилось, кумире. При этом не кривя душой описывал его исключительно в лестных словах и выражениях. Наконец, минут через пять открылась неприметная дверка в ближнем к сцене торце ложи и в неё протиснулся сам Лебединский. Поздоровавшись за руку с присутствующими мужчинами (за исключением официантов, разумеется) и приложившись к ручке дамам, Света при этом чуть не лишилась сознания, особенно когда я представил её профессору, он поинтересовался впечатлениями.