Кажется, новая идея отвлекла девочку от тетрадки. Кажется, время для очередного раунда нашей дружеской пикировки.
— Вот, держи, это тебе в утешение! — Я протянул бумажный пакет из кондитерской лавки. Вася тут же заглянула внутрь и возмущённо воскликнула:
— Это же ириски! Ты что⁈
— Ой, извини, перепутал — ириски для Иришки. Твой пакет — вот.
— Безе⁈ Это же тот же белковый крем, только жареный! Ты издеваешься, да⁈
— Самую капельку. Для порядка. Можно сказать — любя!
Я передал пакет с мелкими безе стоявшей рядом встречающей меня Маше. Она в последнее время полюбила бросать их в чашку с кофе или какао, невзирая на возмущение мамы. Потом подал младшей, не считая кошки, представительнице семейства её гостинец.
— Вот твои эклеры. Две коробки по полудюжине в каждой. Одна — для официальной сдачи маме, вторая…
— Пфф, поучи ещё меня эклерной конспирации! Я могу трёхдневный запас по дому распихать, и никто не найдёт!
— Совсем никто. Пока растаявшее масло из-под батареи не потечёт…
— Я тогда была возмутительно молода и неопытна! Как старшая сестра, могла бы поддержать, а не попрекать ошибками далёкого детства!
— Это было две недели назад.
— Я и говорю — в далёком детстве! Всё, мне некогда — эклеры сами себя не съедят и не спрячут! — Василиса тяжко вздохнула. — И латынь сама себя не перепишет…
Когда Вася ушла к себе, я же наконец избавился от уличной одежды и обуви, а также передал на кухню гостинцы для хозяйки и, отдельно упакованные — для прислуги, то после недолгих (увы) обнимашек с Муркой подошёл к шкафу, на котором пряталась диверсантка.
— Кис-кис, мелкая. И как только ты туда залезла? Хотя, о чём это я…
Тот маленький дрожащий комочек за прошедшее время превратился в вездесущее, стремительно носящееся по квартире существо, которое находили и извлекали отовсюду, вплоть до духовки. Пожалуй, наиболее фееричным, во всяком случае — по звуковому сопровождению, был тот случай, когда она свалилась откуда-то (!) в ванну, которую только начал принимать господин Мурлыкин. От неожиданности заорали и выскочили из воды оба…
В этом жизнерадостно зверьке о пережитом напоминала только ненависть к снегу. Стоило её увидеть принесённый на одежде или обуви нерастаявший комок — кошечка тут же выгибала спину дугой, шипела, взъерошив свою шёрстку, и обходила его по большой дуге, не прекращая утробно рычать. У Маши каждая такая сцена вызывала приступ жалости и нежности к «бедной, настрадавшейся малышке», которая тут же подвергалась затискиванию, заглаживанию и угощению вкусняшками. Зато теперь все обитатели квартиры с особой тщательностью обстукивали и обметали одежду и обувь перед входом в квартиру.
Сняв любопытную мелочь со шкафа, мы втроём пошли в Машину комнату. По дороге я щекотал и почёсывал котёнка, очередной раз удивляясь тому, какая она одноцветная. Угольно-чёрные шерсть и подшёрсток, тёмные, почти чёрные, подушечки лап и ушки изнутри, даже носик не розовый, а коричневый. Единственные светлые пятна — розовая пасть, жёлтые глаза (один чуть более тёмный из-за повреждения роговицы) и три белых волоска на груди, расположенных «куриной лапкой», но их ещё надо найти и рассмотреть. Эх, Машу потискать как следует нет возможности — приходится тискать котёнка. Хотя замена совсем неравнозначная.
Екатерина Сергеевна постучалась в дверь Машиной комнаты как обычно, ровно через пятнадцать минут после того, как мы туда вошли. Можно сказать, только поздороваться успели, даже не начав толком новостями делиться. Но делать нечего — приличия, будь они неладны. Пришлось, поправив немного сбившуюся почему-то одежду, переходить в гостиную. Там и дождались сбора всей семьи, включая вовремя пришедшего со службы Василия Васильевича.
За столом Василиса живописала свои страдания из-за лютой ненависти одной молодой особы к Римскому наследию.
— И поскольку сия представительница кошачьих тем самым очевидно и недвусмысленно явила свою варварскую суть — то от ныне предлагаю вам, сограждане, именовать её Варварой! То бишь — Варькой!
— Тц. В конце со слога сбилась. Минус балл по риторике!
— Никакой поддержки от старшей из сестёр!
Обсуждаемая «представительница кошачьих» всё это время тёрлась вокруг стола, изображая из себя самое голодное существо в мире. Вульгарно орать она себе не позволяла, но очень артистично издавала жалобные звуки, изображая то, как ослабла от голода.
Тем временем Ира продолжила доказательство «варварской сути» кошки:
— А ещё она сбросила с фортепиано и разбила гипсовую вазу с цветами.
Мурлыкин встрепенулся:
— Ту, с пионами?
— Да.
— Совсем разбила? Вдребезги?
— Совсем.
Мурлыкин ловко подхватил котейку и, уложив спинкой на ладонь, стал тормошить и приговаривать:
— Ах, ты ж моя прелесть! Ах, ты ж моя радость! Умничка моя плюшевая! Я столько лет хотел выбросить эту пошлость, но боялся дарителя обидеть. А тут такой шикарный повод: кошка разбила! Моя же ты милая варварка, моя ты Варварка!
Мявуня (или уже Варвара?) делала вид, что отбивается от посягательств, отмахиваясь мягкими, без выпущенных коготков, лапками. Видели бы сейчас подчинённые, а тем паче — поднадзорные грозного «старшего важняка», полковника жандармерии, умиляющегося от лежащей у него в руках мелочи. Отвлекла меня от разглядывания такой занимательной картины хозяйка дома предложением добавки.
— Что вы, Екатерина Сергеевна! Всё, разумеется, очень вкусно, но сколько же можно? Тем более, совесть надо иметь. Я уже так регулярно у вас столуюсь, что чувствую — пора уже принимать участие в расходах на содержание дома! Поскольку все гостевые нормы я давно уже выбрал.
— Глупости какие. Во-первых, вы, юра, уже почти свой в доме. А во-вторых, с пустыми руками никогда не приходите. Мало того — ещё и прислугу мне скоро совсем разбалуете!
— Ну что вы! У вас не разбалуешься, да и сколько там я гостинцев передал, сущая мелочь! Зато можно надеяться, что назойливому гостю, из-за которого больше посуды мыть приходится, в тарелку не плюнут.
Василиса хихикнула, горничная чуть-чуть зарумянилась.
— А заколка серебряная, с камушками?
— Я вас умоляю! Три серебряных полтинника, маленький кварц, крошечный аметист и десять минут работы. Зато хоть не стыдно, что у человека день рождения, а я — с пустыми руками.
Разговор этот возникал не в первый раз и, боюсь, не в последний. Но я привык воспринимать ту же тётку Ядю почти как члена семьи, потому и к двум женщинам, работавшим в доме Мурлыкиных, относился тоже как к «своим». А из-за сделанной буквально «на ходу» заколки Маша даже пыталась было немножко поревновать — на редкость удачно получилась та розочка. Собственно, она и сейчас в причёске у служанки.
[1] Тытунь (бел.) — табак, «тытунёвы» — табачный.
Глава 23
После ужина мы с Мурлыкиным уже традиционно удалились в его кабинет — выпить кофе (а иногда и не только) и обсудить свои вопросы. Там я рассказал и о визите к инспектору. Василий Васильевич воспринял чиновничьи хитрости по-своему.
— Вот ведь сучьи дети, что творят! На самом деле требование по наличию убежища и ополчения распространяется на окраинные, удалённые и слабо освоенные земли. Это они, выходит, раскрутили в обратную сторону положения «Программы»: мол, раз земли осваиваются — значит, они дикие.
Жандарм в восторге аж хлопнул ладонями по бёдрам.
— Ты вот смотри, как вывернули, пёсьи выкормыши! Одной рукой они приписывают арендные земли к плотно заселённым, чтобы увеличить лимит населения выше порога в тридцать «дымов». А потом другой рукой эти же крысоморды причисляют те же самые земли к слабо освоенным, чтобы выкатить требование по самообороне. И ведь не прикопаешься по отдельности ни к одному, ни к другому, хотя в сумме откровенная чушь получается! Нет, ну до чего же хитры, гадоты!
Я озвучил свежее дедово предположение:
— А потом, приехав через час после тридцатой семьи, предложили бы то, что «вторая рука» наворотила отменить, опираясь на решение «первой руки». Но — не бесплатно.