[1] «Вальс Бостон», автор слов и музыки — Александр Розенбаум. Песня написана в 1981 году и в нашем мире впервые исполнена была также в стенах Академии, правда, артиллерийской.
[2] Русскоязычный панк-рок 1990-х — безжалостный и беспощадный.
Глава 25
Челночная дипломатия увенчалась полным успехом. Помотаться пришлось туда-сюда, конечно, от души. Дед выел всю печень (по его же выражению) постоянными напоминаниями о том, насколько проще, быстрее и удобнее было бы «на машине». Я уже устал его поправлять, что у нас так никто не говорит, и вообще, «машина» — это или двигатель, например, на корабле, или сложный механизм. И выражение «ехать на машине» вызовет как минимум оторопь. Стратегия деда «капля камень точит» была более чем прозрачной, и я не собирался поддаваться на провокации. Но уверенность подтачивали периодически встречающиеся в светской хронике фото с подписями вида «Граф и графиня Р. в своём новом кабриолете» и ехидные комментарии деда:
«Графу, значит, нет урона за рулём сидеть, а вот целому шляхтичу Юре, гордому повелителю двух хуторов уже невместно! Юрочка, ты нос себе не поцарапал?»
«Нос? Нет, а что?»
«Ну, это от того, что потолок высокий, нос-то задран знатно!»
Пришлось приложить усилия, уговаривая женщин и девушек из семейства Мурлыкиных не портить сюрприз и не говорить про новую песню до осени. Василиса призналась честно:
— Меня просто порвёт! Давление секрета изнутри превысит прочность тела. Или мне нужно что-то ещё, что можно будет рассказать взамен!
— Могу подарить маленькую бесконечную песенку пока что.
— Так маленькую или бесконечную⁈
— Маленькую. Но, при желании, бесконечную. Вот, слушай.
Море,
На море суша,
На суше пальма,
На пальме кот.
Сидит и видит: море,
На море суша[1]…
— И так — пока не надоест, хоть сутки. В математике это называется рекурсия.
— А, такие я знаю. Это нечестно, это слишком мало для замены.
— Василиса Васильевна, не наглейте, барышня!
— Ну что вы, Екатерина Сергеевна. Нормальная активная девочка, главное — честная. А я постараюсь придумать что-то для того, чтобы ей можно было поделиться с подружками.
Профессор, когда я привёз ему новую песню, немного ревниво поинтересовался:
— А кто, позвольте поинтересоваться, ноты писал?
— Ваша ученица и моя невеста — Маша Мурлыкина, больше известная здесь, в зале, как Мурка. Мы с ней даже немного порепетировали.
— Ну, это зря — если придётся что-то поменять, то нужно будет переучиваться… Ладно, давайте послушаем, что там у вас.
После того, как мы с Машей отыграли, он какое-то время сидел в задумчивости, потом медленно произнёс:
— Не знаю… Не знаю, возьмёт ли «Надежда» свой «золотой диск», но вот этот вальс «золотым» станет точно. С гарантией. И слушать его будут десятилетиями.
— Так вы согласны исполнить его на осеннем балу?
Профессор грустно рассмеялся.
— Юра, Юра. Я постоянно чувствую себя неловко при общении с вами. Это произведение — уже не первое у вас — из числа тех, где исполнители должны выстраиваться в очередь и уговаривать автора отдать первое исполнение именно им. У меня чувство такое, как будто я граблю детский сад…
— Профессор, если бы мой имя знали те самые тучные стада исполнителей — вы были бы правы. Это раз. А помимо этого — кто из гипотетических певцов годится для выступления от имени академии на Осеннем балу?
— Ну, если с такой точки зрения смотреть… Нет, всё равно чувствую себя мошенником.
— Тогда с вас, после бала — запись нового диска!
— Работать с таким материалом — это удовольствие, а не обязанность.
В общем, в итоге всё свелось к обычному для нас обмену комплиментами минут на пятнадцать. Где-то в середине Лебединский отреагировал на открывшуюся дверь. Обернувшись, он громко сказал:
— Всем внимание! Если кто-то где-то что-то вякнет вне этого зала про новую песню — порву. Не просто отчислю, а уничтожу. Всем понятно? Всем понятно.
И в этот момент он совсем не был похож на милого дядю Валеру. Зато вспомнились истории о том, как лебеди уничтожают всех, кого сочтут конкурентами или угрозой для потомства на том водоёме, который считают своим.
На этом моё участие в подготовке к балу закончилось. И какое счастье что я, по настоянию деда, сразу отстранился от подбора участников! Даже не думал, что будет такой ажиотаж. Сперва хотели сделать десять пар, включая наставников. Потом двенадцать. Потом, после кровожадно звучавшего рычания ректора процесс остановился на пятнадцати парах плюс учителя. Я только краем уха слышал отголоски громыхавших гроз, но и того хватило.
Кроме прочего, продолжался весенний «особый режим» и патрулирование изнанки. На лице вокруг города было ещё два прорыва — тех, о которых стало известно. Сколько тварей вышли вдали от жилья и так и сгинули в лесах и болотах, либо вернулись к себе, так и не попавшись на глаза людям? Мне за десяток патрулей пришлось вступать в схватку с тварями ещё шесть раз, не считая прибитых мимоходом одиночных вредителей. На большие стаи, которые представляли бы реальную угрозу, не нарвались, к счастью, ни разу, хоть однажды пришлось бежать на выручку нарвавшимся коллегам, добивать тварей и уносить ребят к лекарям.
Ещё два раза обстреливали летающих монстров, которые первыми не обращали на нас внимания. Казалось бы — летят себе и пусть летят. Но кто знает — где и на кого они нападут? Главным трофеем стала летяга со второго уровня. Как позже пояснил куратор, нам повезло дважды: и в том, что добыли крайне полезную, а потому дорогую тварь, и, главное, в том, что она была одна, поскольку обычно они встречались стаями от двадцати особей и больше, и тогда трофеем вполне могли стать мы.
За всё время добыл ещё три макра. Если бы продал их — остался бы в хорошем плюсе по деньгам, даже на оплату учёбы могло хватить. Выгодное дело — патрулирование в сезон прорывов, хоть и опасное.
Патрулирование длилось до конца апреля, после чего все студенты четвёртого курса были отстранены от охранной деятельности для подготовки к сдаче дипломных работ и проектов. Как-то внезапно пришло осознание, что у и меня зачётная сессия не за горами.
Но до того, как только сошёл снег, навалились хлопоты хозяйственные. После ряда совещаний по мобилетам, пришли к выводу, что в Викентьевке в этом сезоне по настоящему нужны две работы: прокладка дороги до Тальки и завершение ремонта завода. Без дороги все остальные работы были либо невозможны либо грозили обойтись кратно дороже. Разве что в ремонт включили постройку нового общинного дома вместо занятого нынче под контору и жильё управляющего.
Владислав здраво рассудил, что если от Тальки строят и железную дорогу, и грунтовую — то там есть специалисты, которые если не сами спроектируют нам трассу, то хотя бы посоветуют специалистов. Так и получилось — узнав, что речь идёт об участке длиной всего около семи километров, строители сочли, что смогут выделить из бригады одного инженера с помощниками на пару-тройку дней без ущерба для основной задачи. Наше требование выдать официальный проект с печатями и подписями, чтобы по нему могли потом и построить, и поставить объект на учёт их не смутило.
Более того, строители намекали на то, что и проложить дорогу могут «в свободное от основной работы время», но дед решил проявить осторожность — не давать шанс обвинить нас в подстрекательстве к должностному нарушению, если не чему-то большему.
Влад заготовил два воза кольев на вешки и даже нарисовал на них белые полосы садовой извёсткой. Также он заготовил инструменты для расчистки просеки и даже провёл предварительные переговоры с жителями деревень между нами и Талькой насчёт найма на работы. Видно, что человеку хотелось заняться чем-то осязаемо полезным, а также проявить себя в глазах родни и моих. Ну и, вероятно, надоело сидеть в лесу «посреди нигде», даже без дороги.
Не за два, и даже не за три дня — но трассу дороги нам провесили. И она далеко не везде совпала с нашими прикидками. В одном месте инженеры даже потребовали делать насыпь через болото, что-то вроде дамбы, забраковав нашу идею провести дорогу по краю на корню, выдвинув минимум пять аргументов против. С учётом того, что в двух местах надо будет делать выемку грунта при пересечении гребней увалов — песок для насыпи будет, да и ещё в других местах покопать придётся от души.