— Ничего особенного, — отступали они. — У писателей тоже двойные фамилии бывают. Вот этот… как его… Шиллер-Михайлов! И еще…
Однако литературные познания у спорщиков были не очень глубокие, и ребята переходили на перечисление двойных фамилий артистов, вспоминали даже известного в городе юриста Манжос-Белого.
Сам Евгений Григорьевич по поводу своей аристократической приставки к фамилии ясного ответа почему-то не давал. В ведомости на зарплату он расписывался просто «Тарасевич», на афишах детдомовского театра писал крупно: «Гл. режиссер Тарасевич-Альтманский», а пригласительные билеты подписывал с такой замысловатой закорючкой, что ее можно было толковать и как грубое изображение театральной музы, и как геральдический знак.
В общем происхождение дяди Шпона было покрыто мраком неизвестности. Но что к театру он в прошлом имел какое-то отношение — несомненно. Он общепризнанный и бессменный руководитель драмкружка. Эпохи детдомовской жизни определялись постановками пьес. Говорили:
— Это еще когда «Бум и Юлу» готовили!
Или:
— Сразу же после «Золотой табакерки» и случилось.
Собственный театр пользовался большой популярностью. И не потому, что пацаны большие театралы. Нет, дело иногда начиналось с «кондерного бунта».
Кондер, где «крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой», так всем надоедал, что в один из дней, не сговариваясь, его отказывались есть. Девчонки всегда оставались в стороне. Бунт происходил обычно в первую обеденную смену, а первыми «по праву силы» ели мальчишки. Стоило одному сказать: «К черту! У меня от этого кондера живот болеть стал!» и моментально всеми овладевал массовый психоз. Не вылезая из-за стола, стучали ложками по алюминиевым мискам и орали:
— Клеопатру! Соломона!
Ни Клеопатра Христофоровна, ни Петр Петрович на этот адский шум не выходили. Являлся Костя. Шум усиливался. Костя некоторое время, наклонив голову, стоял у стола. Но стоило ему только пошевелиться, как шум моментально стихал. Бунты были часто, кончались они обычно ничем, зато служили развлечением. Костя с безмятежной улыбкой спрашивал:
— Рябчиков жареных хотите?
Будто по команде грохали ложки:
— Рябчиков! Рябчиков!
— Дежурный! — строго требовал Костя. — Давай рябчиков!
Дежурный беспомощно разводил руками.
— Нет рябчиков, — доверительно сообщал Костя. — Может, согласимся на ромштекс? Знаете, ромштекс в сухариках, а? Ромштекс с мясной подливкой?
Конечно же, пацаны понимали, что ни рябчиков, ни ромштекса в сухариках не будет. И все-таки стучали ложками.
— Ромштекс! Рябчиков! Ромштекс!
Тогда Костя брал у дежурных пустую кастрюлю, ставил на стол и предлагал:
— В меню имеются отбивные. Отбивные от стола! Сливайте кондер обратно!
Стихал шум, исчезали улыбки. Тогда начинал орать Костя:
— Черти сопливые! Люди с голоду пухнут, а им кондер не по вкусу! Сливайте!
Сливать никто не хотел. «Черти» были обижены:
— Ага, а монастырским мясо! У монастырских бобриковые пальто!
Костя стучал ладонью по столу:
— Ша! Кто в монастырь хочет? Ну? Поднимай руку!
Никто рук не поднимал. Никто в монастырь не хотел.
В бывшем монастыре, на Ташле, был так называемый «дефективный» детский дом. Ребят там хорошо одевали, сытно кормили, но обучали только ремеслам. Оттуда выходили переплетчики, столяры, сапожники. А в Подгорненский детдом наробраз посылал тех, у кого была тяга к учебе. Некоторые бывшие подгорненцы были уже инженерами, учителями, артистами. В Подгорненском детдоме ели кондер и учились в школе.
— Нет желающих? — спрашивал Костя. — Тогда амба! Жрите и не вякайте!
Постепенно ложки обретали свое первоначальное назначение, и кондер уничтожался подчистую. Животы не болели.
Но «бунт» имел и другие последствия. Мимо притихших мятежников, грозно нахмурив брови, проходил Василий Протасович. Он врывался в канцелярию весь в белом одеянии, с жестом римского сенатора взывал к Соломону:
— Не мо-гу! Не могу-с! Что это такое? Кондер — каша. Каша — суп со шрапнелью. Увольте, Петр Петрович! Я ж квалификацию теряю. Я до революции в ресторане «Россия» шефом был. Со мной губернатор за ручку здоровался. Дайте мне продукт и я этим уркаганам такие фрикасе отсобачу, такие торты а-ля франсе сгрохаю — язык проглотите!
Стучал кулаком по столу:
— Или продукт — или увольнение!
— Так ассигнование же, Василий Протасович!
— А мне что за дело? Даете продукт?
Соломон жевал губами, двигал челюстью и молчал. Повар хлопал дверью, кричал на весь корпус: