Евгений Григорьевич собрал «совет двенадцати» в канцелярии. Он тщательно проверил запор у двери, потряс книгой и сказал:
— Ша! Ни-ни!
Он приложил палец к губам, и ребята ответили:
— Ша! Ни-ни!
Он прочел «Гайавату» вслух, и Колька Дрозд возмутился:
— Ну, что это, Евгений Григорьевич! Духи… пророки… владыки… У нас своих попов да богов девать некуда!
Ненасытный Генка Мазур выразил свою претензию:
— В «Золотой табакерке» обед был. А тут и пошамать ничего не придумаешь!
— Постойте, ребята, — перебил критиков дядя Шпон. — А как сам Гайавата?
— Гайавата? Фартовый парень! — откликнулся Васька Дронов.
— Брось ты, Дрон, блатные словечки, накинулся на товарища Костя. — Гайавата — это ж богатырь! Смелый человечище! Представляете: два племени. В одном справедливый Гайавата. В другом…
Но «ша!», как говорят в детдоме. Тайна есть тайна.
На следующий день в маленькой комнатке Евгения Григорьевича склонились над столом местные писатели — стряпали сюжет пьесы. Тут же у окошка примостился с тетрадкой поэт Тихон Слепушкин. Да, да! Тот самый, что подписывается под стихами: мелко-мелко «сле», а потом крупно: «Пушкин». Он дополняет Бунина — облекает сюжет пьесы в поэтические одежды.
Девчонки пришивают к театральным матросским штанам индейскую бахрому из шпагата. За дверью канцелярии крупный разговор:
— Вы уж запретите, товарищ заведующий. У всех гусей крылья и хвосты ну начисто общипали.
— Может, это не наши? — пытается вывернуться Соломон.
— Ваши, ваши! — уверяет жалобщик. — Кому ж еще в синих трусах по улицам шлёндрать?
Левка Амба украшает резьбой томагавк.
Клавка пожаловалась Соломону, что из библиотеки всего Майн Рида растащили.
В Сипягиной роще строится вигвам.
«Индейская» эпоха началась.
Сын Большого Вождя
Итак, Сипягина дача служила ареной коварных набегов и жестоких битв. Здесь проходили мрачные Советы Вождей с обязательным священным костром и традиционной Трубкой Мира.
Кстати, о трубке мира. Это вместительная трубка с полуметровым ореховым чубуком. Местный скульптор, он же искусный резчик по дереву, Левка Ведерников, иначе — Левка Амба, две недели вырезал ее из кизилового корневища. Трубка вышла на славу. Она изображала грозного крючконосого Духа Прерий. У духа тонкие злые губы, а из-под нависших бровей устрашающе смотрели два разных по цвету глаза: один — карий, а второй — черный, с ярким зеленым ободком.
Добыча глаз — эпопея.
В городе, на Барятинской улице, жила семья Зеленских. У них собственный магазин: «Книги, бумага и письменные принадлежности». В общем-то буржуйская семья, нэпмачи. У Зеленских была пятилетняя девочка Элла, у Эллы — плюшевый Мишка, а у плюшевого Мишки — два чудесных коричневых глаза, так необходимых для Трубки Мира.
Отнять у Эллы Мишку, выдрать у Мишки глаза было бы плевым делом, если бы не Рэкс. Огромный, добродушный на вид, серый Рэкс с темным ремнем вдоль хребта. В характере пса — врожденное недоверие к детдомовским пацанам. Ближе пяти шагов он их к Элле не подпускал: видимо, знал, что мальчишки охотятся за Мишкой.
Элла — непоседливый ребенок. Она играла у себя во дворе и на улице, уходила в городской парк и забиралась в самую гущу деревьев. Казалось бы, ничего не стоило похитить драгоценные глаза Мишки, но… Рэкс. Четвероногая нянька не отставала от девчонки ни на шаг. Элла бросала Мишку и гналась за бабочкой, а Рэкс хватал игрушку и догонял маленькую хозяйку.
Целую неделю охотились «индейцы» за плюшевым Мишкой и безрезультатно. Вот заигралась Элла, Мишка отброшен в сторону, пес сонно зевает и лениво отмахивается хвостом от надоедливых мух. Юные ирокезы и команчи ползут в густой траве. Ползут со всех сторон. Вожделенная добыча рядом: стоит только протянуть руку, и Мишка похищен. Но Рэкс настороже. Он поднимается, грозно рычит, у него дыбится шерсть на загривке, и бесстрашные «индейцы» ретируются.
Пришлось идти на сделку.
Брат Эллы — Павлик — учился в третьем «б». Пацаны его знали. Они обратились к Павлику с деловым предложением:
— Слышь, Пашка! Нам нужны мишкины глаза.
— Зачем?
— Какое твое дело? Махнем?
— На что?
— На альчики.
Да разве найдется в городе мальчишка, который отказался бы от альчиков!
— Сколько? — прищурился Павлик.
Ребята проверили карманы.
— Десять.
Десять альчиков за два стеклянных глаза ненужного Павлу Мишки — цена стоящая. Пашка направился к синему плюшевому Мишке и вернулся.