Что с дачи пора уходить, это пацаны и сами знали: через месяц в школу идти, а дел невпроворот. Только мог же Костя и на этот раз сказать красиво!
Рюма преображается
В обратном переселении Рюмы и Женьки в детдом ничего торжественного не было. Ни процессии, ни сигналов, ни индейских племен. Маня и Нюрка по очереди несли Женьку, Вовка Спирин вел на веревке козу, а Генка Мазур шел сзади и подгонял козу хворостиной.
Генка хлестал козу не часто, но старался стегнуть побольней, очень уж ему было обидно, что из-за этой противной скотины он навеки опозорился перед своим племенем. Коза на Генкины удары реагировала нервным подрагиванием хвоста, а иногда даже испуганно «мекала» и устремлялась вперед.
Нюрке было немножко грустно: ведь дача и пруд — это ж интересно. Но стоило Нюрке подняться по лестнице на второй этаж, в свою спальню, как ее сразу же захватила деловая суета и грусти как не бывало.
Клавдия первая схватила Женьку и затормошила его:
— Здравствуй, Сын Большого Вождя! Здравствуй, Женька! Ну-ка, какой ты стал?
Она положила малыша на кровать и развернула:
— У-у! Да ты совсем большим парнем стал. А только под шейкой, Рюмушка, нужно почаще присыпкой припудривать. Видишь, краснеет! Понятно?
Нюрка кивнула головой:
— Понятно. Я ж старалась.
— Вот так, Нюрочка. Вот так. А теперь садись-ка. На тебе Лешкину рубашку и пришей к ней пуговки.
— Так я ж не умею, Клава.
— Чепуха. Умеешь. Вот нитка. Вот ушко в иголке. Продевай нитку. Так. Теперь узелок. Так. А теперь вот дырочки в пуговке, вот петельки на воротнике. Ну и шей: туда-сюда, туда-сюда. Ясно?
И спальня уже была не спальня, а пошивочная мастерская. Топчаны сдвинули к стене, а посреди комнаты водрузили на стол швейную машинку. Еще две машинки стрекотали в соседней комнате, в спальне старших девочек.
Здесь, в Нюркиной спальне, был как бы цех ремонта и мелких поделок. Клава пришивала заплатки. Маня Чепурная обметывала петли. Другие девочки штопали.
А там, в соседней комнате, там был высший класс. Там главенствовала Клеопатра Христофоровна. Туда по особому списку вызывали мальчишек и девчонок. Оттуда слышалось:
— Ровненько, ровненько стой. Так. А ну повернись. Подними руку. Не режет? Катя, пройму поглубже выбери.
В той комнате старшие девочки шили новое. То и дело в дверь первой комнаты просовывались физиономии с вопросом:
— Меня не вызывали? Нет? Когда же вызовут?
И Нюрка ждала вызова. Ведь у нее же нет ни одного платья. Какое оно будет?
Но вот из-за двери крикнули:
— Солодовкина! Нюра Солодовкина!
— Рюма!
Нюрка пошла не сразу. Она еще не верила, что вот сейчас с нее снимут мерку и пошьют платье. Она опустила на колени шитье и ждала, чтоб еще позвали. И ее позвали. Открылась дверь, и показалась Клеопатра Христофоровна в очках, с наперстком на пальце и сантиметровой лентой на шее. Отыскала глазами Нюрку:
— Тебе что — особое приглашение надо?
— Иду! Иду, тетенька!
— Не «тетенька», а Клеопатра Христофоровна! — И кастелянша скрылась.
Нюрка подошла к двери, глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и шагнула в «ту» комнату.
А там!..
Там можно было ослепнуть! Никогда в жизни Нюрка не видела столько и такой красивой ткани. Ткань лежала на подоконниках, на стульях, свисала с топчанов, грудилась волнами на столах.
Среди этого невообразимого богатства, как полновластная хозяйка, стояла сердитая Клеопатра Христофоровна. Но вот она улыбнулась, и лицо стало очень добрым.
— Ну, выбирай! — И женщина, как волшебница из сказки, обвела кругом рукою.
Нюрка ничего не могла сказать — у нее сперло дыхание. Потом выдавила:
— А… а что выбирать?
— Материал на платье выбирай!
С теплой улыбкой смотрела Клеопатра Христофоровна на растерявшуюся Нюрку. Видно, вспомнила, как ее, тоже такой вот девчонкой, привел в магазин отец.
Они с отцом ходили к генерал-губернатору, сдавали заказ — забродские сапоги для охоты. Толстый, плешивый старик с седыми бакенбардами долго пыхтел, пока надел сапоги, — живот мешал, — потопал, прошелся по сверкающему паркету, а потом похлопал отца по плечу:
— Молодец, Христофор. Мастер. Будто влил.
Отец низко поклонился:
— Старались, ваше превосходительство, в аккурат сделать.
— Ну-ну! Молодец! Молодец! Водку пьешь?
— А кто ж из сапожников не потребляет, ваше превосходительство? Потребляем-с.
Генерал сам открыл буфет и налил стакан водки. Смущенный добротой губернатора, отец одним духом осушил стакан, обтер рукавом губы и опять поклонился: