Это вчера новый председатель, Колька Дрозд, раздал новичкам. И Нюрка тоже получила черный портфель с блестящим замочком. Немного добра в портфеле: букварь, книга для чтения, пять тетрадок и пенал с ручкой, карандашом и резинкой. Небольшое Нюркино ученическое хозяйство, а такое нужное.
Накануне Нюрка ходила к заведующему. Очень хотелось ей написать письмо отцу, в казаки. А Соломон не посоветовал писать. «Выучишься, — говорит, — и сама напишешь». Вот и нужно Нюрке учиться. Чем скорее выучится, тем скорее и напишет письмо. А смешно все-таки: развернула Нюрка букварь — картинки почти все понимает, а что под ними написано, не знает. Стоят какие-то черные значки, а как их понимать? Старшие девчонки раскроют книгу, без картинок даже, и пойдут, и пойдут читать. Складно так все получается: хоть стишок, хоть сказка.
Вот не понимает сейчас Нюрка в этих буквах ничего, а выучится и будет понимать. И как это получается: не понимает, а потом понимает? Чудно!
Заплакал Женька. Нюрка тихонько растолкала Шуру:
— Слышь, Звонок, я собираться буду.
— Отстань! — и Шура перевернулась на другой бок.
— Вставай, говорю! — тормошила Нюрка подругу. — Женьку перепеленать нужно, а мне в школу собираться.
Шура села в кровати, протерла глаза, осмотрелась:
— И чего ты пристала? Спят еще все.
— Ну и пусть спят. А ты не спи. Ты — дежурная.
Да, Шура в первом звене. Еще на той неделе вывесили список звеньев. Их всего шесть. Нюрка с Женькой в шестом. Раз Звонок в первом — ей в школу не идти. Все звено дома остается. Все уходят в школу, а дежурным работы на целый день. Одни уже на кухне повару помогают, другие днем с Фомой на лесосеку за дровами поедут. Потом все два этажа подмести нужно и полы вымыть. А там Клеопатра Христофоровна стирку или починку белья выдумает. Зимой дежурные печи топят.
Вот почему, когда вывесили списки, много споров было. Генка Мазур все бегал за председателем:
— Нет, ты скажи, — приставал он. — Ты скажи, зачем ты в наше звено Женьку Нюркиного записал?
Колька отшучивался:
— Чего ты, Мазур, разлюбил Женьку? Ты ж его любил. Ты его у нас с дачи украл.
— Ну и украл, — надувал губы Генка. — На то игра. А теперь что — он в лес поедет? Или печку топить будет, а?
— Так мы ж его сверх комплекта записали.
— Как это? — не понял Мазур.
— Вам же двадцать полагается?
— Двадцать.
— А Женька двадцать первый.
Генка минуточку молчит, соображает, и, наконец, соглашается:
— Ладно. Пускай поверх комплекта. Только, чур, не говорить: у вас людей больше всех и спрос больше. Напхают разных там, а потом спрашивают.
Звеньевой в Нюркином звене Зину Кобзеву выбрали. Ту, что ей платье «татьянкой» шила. Ой, одеваться ж надо!
— Иди, что ль! — толкает она Шуру. — Ребенок-то обкричался весь.
Нюрке и самой хочется поиграть с мальчишкой. Он забавный становится: узнает Нюрку, улыбается ей, гукает. А может, это ей только кажется? Хочется ей потетешкать Женьку, а нельзя. Колька строго-настрого наказал:
— Хватит нянькой быть. Ты теперь школьница. Ночью — пожалуйста, ухаживай. А днем — ни-ни! Передала малыша дежурному звену и — амба! Ясно?
— Так он же мой! — искренне удивилась Нюрка. — Как же…
— Ты эти буржуйские словечки «мой», «мое» брось! — не на шутку рассердился Колька. — Ты другие заучивай: «наш», «наше».
«Ну и пожалуйста! — думает Нюрка с каким-то злорадством. — Вот ревет «наш-то», а Звонок дрыхнет. А если б «мой», я б его сейчас бы уговорила, соску дала, успокоила б. А так — пусть орет!»
Но жестокосердия у Нюрки хватило ненадолго. Она все-таки встала, угомонила малыша и решительно сдернула с Шуры одеяло:
— Ты встанешь сегодня или нет?
— Ах, ты так? Ну берегись!
Шура повалила Нюрку на кровать и подняла веселую возню. В это время снизу, с первого этажа, послышался резкий звук сигналки. Подъем!
— Подъем! — завизжала Шура.
Они обе стали на Нюркиной кровати, обнялись и закричали:
— Подъем! Подъем! Подъем!
Как ошалелые вскакивали с кроватей девчонки. Одни кинулись тискать беспокойных подруг, другие, недоспав, ворчали:
— Вот дуры-то!
Из взрослой спальни тоже послышался шум. В дверь просунулась раскудлаченная голова Кати:
— Эй вы, мелочь пузатая! Потише можно?
Звук сигнального рожка все приближался. Несколько рулад раздалось у самой двери, и мужской голос спросил:
— Встаете, народы?
— Встаем, Евгений Григорьевич! — хором гаркнула спальня.