Тут Клавка вскочила. Никто ей не разрешал говорить, а она перебила Вадима Карповича:
— Как вам не стыдно, Вадим Карпович! — а сама покраснела. — Я ваши намеки понимаю. Только какое у вас право так говорить? Разве наши девчонки дали вам повод для этого?
— Я что… — смутился дядя Бук. — Я понимаю, конечно… Гуманность… Перековка сознания… Но ведь на чужой роток не накинешь платок…
— Накинешь! — Клавка прямо уже кричала. — Обязаны накинуть! А вы первый начинаете!
— Нет уж позвольте! Это провокация! Я только предупреждаю!
Спор разгорался. Никто у Кости слова не просил. Говорили по одному, но реагировали все. Когда заговорил Вадим Карпович, девчонки насмешливо ойкнули:
— Ой, е-ей!
Мальчишки поддержали Клаву:
— Правильно, Клавка! Крой его!
Дядю Бука перебил Евгений Григорьевич:
— Мы, кажется, отвлекаемся, товарищи. Вопрос чисто классический: быть или не быть… ну, этому… человеку, что ль… Быть или не быть ему гражданином нашей республики?
В комнате притихли. В самом деле: быть или не быть?
— По-моему, не быть!
— Ой! Что вы? Почему?
— Поправлюсь: временно — быть, постоянно — нет, — Евгений Григорьевич сделал паузу. — Сейчас лето. Ребята свободны. Есть дача. Пусть малыш живет на даче. Начнется учеба — сдадим в первый детдом, к сосункам.
Евгений Григорьевич говорил веско, убедительно. Нюрка чувствовала — сейчас, именно сейчас главное. Согласятся и все. И осенью заберут найденыша и отдадут в чужие руки. Да, да, Нюрка его уже считала родным. Она тревожно выглянула из-за стула и встретилась глазами… с Лениным. Он, тот самый старичок с остренькой бородкой, смотрел на Нюрку из золотой рамки над Костиной головой. На нем не было фуражки, и, наверное, поэтому он казался моложе. И смотрел он на Нюрку без улыбки. Ей даже показалось, будто он осуждающе покачал головой: «Что ж ты оробела-то, Нюрка? А? Ведь твой мальчонка-то. Ты ж нашла». И Нюрка крикнула:
— Не отдам! Он мой! Это мой робенок!
Какой-то миг была тишина, а потом все расхохотались.
Костя улыбнулся:
— Ну и мать! От горшка — три вершка.
Петр Петрович от Нюркиного отчаянного крика вздрогнул. Потом вытащил ее из-за стула, посадил на колени и близко заглянул в глаза.
— Ишь ты какая! А мне говорят — плачет.
Нюрка увидела, что под нависшими бровями у заведующего голубые-голубые, насмешливые и добрые глаза. Ей даже показалось, что вот этот нескладный дяденька когда-то уже был в ее жизни и он понимает, какая она, Нюрка, одинокая, неприкаянная. Нюрка прижалась к широкой костлявой груди и хитренько так улыбнулась:
— Оставьте робеночка — не буду плакать.
Петр Петрович еще выше поднял брови, посмотрел на всех и, забыв пожевать губами, спросил:
— А ведь это аргумент, а?
И хоть слово тоже было Нюрке незнакомое, она поняла: хорошее слово, за нее, за Нюрку, заведующий.
Тут Василий Протасович заговорил, повар, коротенький, круглый человек и совершенно лысый. Он всё и про всех знал и всем улыбался.
— Вот ведь какой компот получается, — развел Василий Протасович короткими, жирными и красными от огневой работы руками. — Они, уркаганы-то, дружный народ, семейный.
Петр Петрович поморщился. Сколько говорено: не уркаганы, а воспитанники. Вот упрямый старик!
А Василий Протасович свое:
— Что в семье полагается? Родители. Отцов у нас сколько? — он по пальцам посчитал воспитателей, заведующего, ткнул себя в грудь. — Четыре!
Спохватился:
— А Фома? Дворник Фома тоже отец. Значит — пять. И одна мать на всех, — пальцем на Клеопатру Христофоровну показал.
Та дернула бровями, поджала губы и руки под грудью скрестила. Ей, конечно, приятно, что ее матерью считают, но потачки не ждите. Я, мол, строгая!
— Ребят у нас больше сотни. А что в каждой путней семье должно быть? — теперь палец повара вопросительно поднялся кверху. — Махонький! Так я говорю?
— Правильно! Правильно-о! — заорали в комнате.
Девчонки, те от души кричали, а мальчишки — за компанию.
— А насчет сплетней разных… — Василий Протасович поглядел на Вадима Карповича и отвернулся. — Плевать нам на сплетни всякие!
Вот и всё. И поговорили. А Соломон молчит и молчит. Жует губами, двигает челюстью и молчит. Он же главный. Нюрка не выдержала, дернула его за галстук:
— Ну, чего ж ты, а?
Водовороты
Утром следующего дня у девчонок было хлопот полон рот. Клеопатра Христофоровна принесла в спальню швейную машинку и кучу списанного по ветхости постельного белья. Новому гражданину детской республики готовили приданое.