Контроль не ограничивался одним этим участком: выше уже отмечался западнославянский характер укреплений Сергова городка, закрывавшего выход из Ильменя в Веряжу, причем само название данной реки «означает просто “Варяжская” и притом в древнейшей форме»[151]. Следует также отметить, что именно через эту реку проходил обходной водный путь мимо бурного Ильменя, использование которого предполагается на основании «Устава князя Ярослава о мостех» (1265-1267), и однозначно зафиксировано во время путешествия к Новгороду австрийского посланника Мейерберг в 1662 г. На основании укреплений Холопьего городка Е. Н. Носов заключил, что система контроля над водными путями в истоках Волхова существовала по крайней мере уже с начала IX в.[152] В другой своей работе совместно с А. Е. Леонтьевым этот же исследователь отмечал: «Сообщение по балтийско-днепровскому пути было должным образом организовано. На Волхове, где сходились основные торговые магистрали, безопасность плавания обеспечивалась чередой укреплённых поселений и торговых мест, торжищ, приуроченных к наиболее важным и сложным участкам фарватера. Как только берега Волхова резко повышаются при плавании от Ладожского озера в глубь континента, то на высокой круче с почти отвесными склонами возвышается городище Любша, реальный сторожевой форпост, возле которого проходят все суда. Далее, через пару километров, находится сама Ладога, стоящая уже на низком берегу при впадении речки Ладожки в Волхов, с прекрасной бухтой для стоянки судов. Другого столь удобного места во всём низовье Волхова нет. На Любше есть ранние слои I тыс. н. э., но в период расцвета Ладоги она, несомненно, выполняла задачу первого пункта подачи сигнала о появлении находников “из-за моря”. Вверх по течению, у Гостинопольских (Волховских) порогов, расположено городище Новые Дубовики. По средневековым источникам мы знаем, что у порогов шла перегрузка товаров с морских ганзейских кораблей-когов на новгородские плоскодонные суда, была налажена “служба порогов” и были специальные лоцманы. Эта организация преодоления порогов, очевидно, восходит к эпохе викингов. В среднем течении Волхова, у Пчевских порогов, снова было устроено укреплённое поселение у д. Городище. В истоке Волхова, при раздвоении Волхова на рукава, находились Холопий городок и Рюриково городище, контролировавшие плавание по реке. Такая приуроченность волховских укреплённых поселений свидетельствует о стремлении обезопасить путь и предполагает существование организующей силы, контролировавшей его»[153].
Какая же это была «организующая сила», способная построить эффективную защиту и контроль на такой обширной территории? Наличие княжеской власти в этих землях подтверждает недатированная часть ПВЛ, где летописец причисляет новгородских словен к числу тех немногих восточнославянских племен, которые после смерти Кия и его братьев имели собственное княжение: «И по сихъ братьи держати. почаша родъ ихъ кнѧженьє в Полѧхъ. [а] в Деревлѧхъ своє. а Дреговичи своє. а Словѣни своє в Новѣгородѣ а другоє на Полотѣ иже Полочане»[154] – «И после этих братьев стал род их княжить у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане». Время жизни Кия традиционно относят к VI в., и данные племенные княжения явно существовали до призвания Рюрика. Поскольку впоследствии эта же летопись упоминает древлянского князя Мала, оснований не доверять этому известию у нас нет. Более поздняя «Повесть о Словене и Русе», автор которой использовал данные новгородского фольклора, относит наличие княжеской власти к самому началу появления славян на севере: «Болший же сын онаго князя Словена Волхов бесоугодник и чародей лют в людех, тогда и бесовскими ухищрении мечты творя многа, преобразуяся во образ лютаго зверя коркодила, и залягаше в той реце Волхове путь водный и непокоряющихся ему овых пожирая (вариант: и ладии опроверзаше), овых изверзая потопляше. Сего же ради люди, тогда невегласи, Богом сущим того окаяннаго нарицаху и грома его или Перуна нарекоша… Постави же он окаянный чародей нощных ради мечтаний собрания бесовскаго градок мал на месте некоем, зовомо Перыня, идеже и кумир Перунов стояша. И баснословят о сем Волхве невегласи, глаголюще: в бога сел…»[155] Данный текст отождествляет сына первого князя с богом Перуном, объясняя происхождение Перыни близ Новгорода. Если не обращать внимания на стремление автора этой «Повести» опорочить верховного бога прежней религии, то в остальном картина получается весьма правдоподобная, соответствующая более древним источникам: совмещение в лице князя сакральной и светской власти, строительство крепости для контроля над водным путем. Очевидно, что «коркодил» заменил впоследствии дракона, в образе которого мог являться Перун. Тот факт, что в народной памяти сохранялась поговорка «в бога сел» наводит на мысль, что это был не единичный случай подобного обожествления.
152
153