Сначала Татищев решил дополнить «Несторову» летопись, то есть летописное изложение своей «Истории», уникальными сведениями нового источника, но потом, рассудив, что «мне ни на какой манускрыпт известной сослаться нельзя», решил просто привести их в отдельной главе. Этот факт, как кажется, демонстрирует весьма профессиональный подход Татищева к своему делу. Как настоящий историк, Татищев не доверяется сведениям пропавшей рукописи, поскольку не ознакомился с ней воочию и имеет о ней лишь поверхностное представление. Это представление достаточно, однако, для того, чтобы историограф не только определил наличие в ней уникальных сведений, но и установил ее связь с польскими «историями», то есть историческими сочинениями польских хронистов XV–XVI веков, которые, по мнению Татищева, опираясь на русские летописи, могли сохранить какие-то древние сведения.
Сама «история», копия части которой оказалась в руках у Татищева, согласно его предположению, являлась трудом первого новгородского епископа Иоакима Корсунянина, согласно церковной традиции, занимавшего кафедру в конце X — первой трети XI века. Таким образом, оказывалось, что это чуть ли не самый древний летописный памятник Руси. «Сиа же, которую я при окончании моего труда получил, — пишет Татищев об «Истории Иоакима», — мнится, совершенно древняго писателя более, нежели Нестор, сведусчаго и не иначе, как в греческом языке, так в истории искусного. Хотя нечто и баснословное по тогдашнему обычаю внесено, по обстоятельствам кресчения новогородцев точно показует о себе, что есть Иоаким епископ». Таким образом, авторство Иоакима было установлено Татищевым на основании, во-первых, уникальных сведений самого текста, а во-вторых, подробным рассказом «истории» о крещении новгородцев.
Вся история обнаружения и исчезновения Иоакимовской летописи и сведения, в ней содержащиеся, с давних пор вызывали в исторической науке известный скепсис. Если во второй половине XVIII века, после публикации «Истории» Татищева, данные Иоакимовской летописи (как и уникальные сведения самой татищевской «Истории») получили определенную известность и даже популярность в кругу немногочисленных любителей русской истории (во главе с Екатериной Великой), то после выхода в свет посвященного «Повести временных лет» труда A. Л. Шлёцера и особенно фундаментальной истории Н. М. Карамзина по отношению к Иоакимовской летописи возобладала критическая позиция. Довольно быстро стало очевидным, что Татищев неверно атрибутировал этот «текст», не имевший к реальному епископу Иоакиму ни малейшего отношения. Но те исследователи, которые обращались к сведениям Иоакимовской летописи, как правило, полагали, что имеют дело пусть с поздним, но подлинным летописным памятником конца XVII века.
Действительно, те сведения, которые прибедены в начале этой летописи, вводят ее в круг поздних исторических сочинений, находящихся в русле историографии «предпетровского» времени, близкой и тогдашнему историописанию польско-литовской традиции (на что, собственно, обращал внимание и Татищев). Был даже обнаружен прототип начальной части Иоакимовской летописи — «Сказание о граде Славенске» («Начало Словенску, еже есть Великий Новград именуетца», она же «История о зачале Руския земли и создании Новаграда»), широко представленное в летописях и хронографических сборниках второй половины XVII века, в том числе новгородских[51]. В ней к числу потомков Ноя отнесены Словен и Рус, которые основали Великий Словенск (предшественник Новгорода) и Русу (Старую Руссу). Александр Македонский якобы дал славянам грамоту на земли от Варяжского (Балтийского) до Хвалынского (Каспийского) моря (этот мотив заимствован из польских хроник М. Стрыйковского и М. Вельского). Но Гостомысл в этом «Сказании» не был связан родством с Рюриком, «традиционно» остававшимся потомком рода императора Августа. Так что «Сказание» могло повлиять на Иоакимовскую летопись лишь в самой начальной части. В 33-й главе Первой части своей «Истории» Татищев сообщает сведения из некоей «Степенной новгородской книги», где говорится о Скифе, Славене и Русе. Что это за источник, неясно; предполагают, что он мог быть одним из списков Новгородской третьей летописи. Татищев думал, что составитель этой «книги» воспользовался Иоакимовской летописью, но, «не разумея, хотел пополнить и темность онаго изъяснить, токмо ума столько не было»[52]. Основная же часть известий «Иоакима» в других источниках подтверждений не находит.
51
Об этом памятнике см.: