– Что, не красавица? – виновато улыбнулась лишь одной, правой, половиной лица хозяйка. А я решил, что она не любит новых знакомств, потому что привыкла перед каждым оправдываться за свое уродство. И сразу почувствовал к ней сочувствие. И симпатию. – Давай проходь в дом. Неча в сенях топтаться… И ты тоже, – обернулась Ирина к Комяку.
– Да погодь ты. Кони у нас на улице, – объяснил тот. – Определить надо куда-нибудь.
Эта проблема явно поставила хозяйку в тупик.
– Ко-о-они? – задумчиво протянула она. – А куды они мне? Вас-то зашхерю, так никто и не прочухает. А коней… Они что, вам еще потребуются?
– Мне да, – сказал самоед. – Завтра утром в пятый лесопоселок к Марье поеду.
– Что, на двух сразу? – выпучила правый глаз Ирина. – А один тебя не осилит?
– Второго подальше сведу и в парме выпущу, пусть погуляет. А то подарю, может, кому в лесопоселке. Кони-то ладные, жалко бросать.
– Ишь ты, блин, кони… – покачала головой Ирина. – Еще бы на вездеходе сюда прикатили… В карте-то места нету из-за коровы. Разве на улице привязать, дык ведь засветим. Узырит кто, вопросы начнут задавать: «Кто к тебе, Ирка, на лошадях приезжал?» Сам же знаешь, пока все не выпытают, не успокоятся. – Она растерянно пожала плечами. – Не, Тихон, не знаю. И рада б помочь, да нечем.
Комяк озабоченно почесал репу и вдруг пришел к неожиданному решению.
– Да и хрен с ним! Слышь, Коста, братан. Отваливаю я. Прям сейчас. Тута километрах в двадцати поселок есть леспромхозовский. Баба там у меня. У нее пока обоснуюсь. Если чего, подъезжай. Или на крайняк баба скажет, где найти меня… Тыко Мария ее зовут. Ну ты найдешь.
Я стоял пораженный. Разинув от удивления рот. Не в силах пошелохнуться. Пехали-ехали; стреляли-убивали; болели-выживали; находили и теряли; жизнь были готовы отдать друг за друга. За месяц стали словно два родных брата. И вдруг вот так, с бухты-барахты: ну, типа, Коста, братан. Довел я тебя, сполнил задание. А за этим отваливаю. Баба тут у меня в двадцати километрах. Ждет не дождется, шалава… И это даже толком не попрощавшись! Не посидев за столом, не раздавив бутылочку на прощание! Ну, самоедина!
– Куда ты в ночь, Тихон? – наконец сумел выдавить я из себя.
– А и ништяк. Ишь вызвездило как нынче. Дорогу не потеряю. Да и ПНВ есть.
– Ну-у-у нет. Не отпущу тебя так. Посидим хоть часок.
– Я бы с радостью, Коста. – Комяк подошел, положил руку мне на плечо. – Да ведь и правда стремно коней возле дома долго держать. И укрыть их негде, не в парме ж привязывать. Отваливать надо.
– Ну… – Я крепко обнял Комяка, похлопал его по узкой спине. – Если такое дело, то спасибо тебе за все, самоедина. Сам понимаешь, обязан жизнью тебе… И не раз… – Я не на шутку расчувствовался и даже не мог подобрать подходящих слов для прощания. – Может, просьба ко мне есть какая?
– А просьба, братишка, одна. Чтобы нормально было все у тебя. А если случится возможность, так весточку с оказией мне перешли. Через братву. Как живешь и чем дышишь. А по большому счету, так в гости принять рад буду всегда. Адрес ты слышал, дорогу найдешь.
Самоед спустился с крыльца, развязал мой рюкзак, оставленный мною на улице и как раз оказавшийся в створе полосы света, бьющего через открытую дверь, и достал оттуда один из приборов ночного видения. Потом обернулся, увидел, что я стою на крыльце, и приподнял «очки» над головой.
– Вот это с собой забираю, чтоб сейчас в парме нос не расквасить, – сообщил он мне. – А остальное у Ирины оставь. Она знает, как распорядиться. – Потом он отвязал лошадей, ловко вскочил в седло, свистнул Секачу, обернулся: – Удачи, братан, – и натянул на глаза ПНВ.
– И тебе удачи, Тихон!
– Все будет ништяк, отвечаю. – И Комяк сильно шлепнул ладонью по крупу своего серого в яблоках жеребца, посылая того вперед.
Его скрыла темнота таежной дороги, но еще долго я, стоя на крыльце, вслушивался в стук копыт двух лошадей. Потом развернулся и нос к носу столкнулся с Ириной. Оказывается, все это время она стояла у меня за спиной. И даже не обозначила своего присутствия ни вздохом, ни шорохом.
– Ну что, распрощались? Чего долго-то так добирались? Месяц, поди, – спросила хозяйка, провожая меня в задоски.[42]
– Завтра все расскажу. Хорошо?
– Хорошо. Утомился с дороги, я ли не понимаю того. – Ирина достала из печки чугунок с картошкой. – Теплый еще, – сообщила она. – Уж извини, гостей не ждала, особенно ночью. Потчевать завтра буду, а сейчас, чем богаты… – Она выставила на стол бутылку водки и граненый стакан, потом умело вскрыла охотничьей финкой банку тушенки. – Даже не знаю, как тебя звать-величать, гостюшка дорогой. И черт косоглазый представить тебя не озаботился. Тот ли ты, кого здесь так ждали?
– А кого вы так ждали? – хитро улыбнулся я, набулькивая в стакан из бутылки.
– Обзовись, обзовись, – не повелась на мой вопрос Ирина.
– Костоправ я.
– Наслышана про такого. Даже фотку твою мне с оказией подогнала братва. Да тока ты сейчас при бородке. Так сразу и не признаешь. – Ирина ловко крутанула в ладони финку, откровенно демонстрируя мне, что пользоваться ею она умеет. Но на меня это не произвело впечатления. Я хотел есть. Я хотел еще выпить. И, наконец, я мечтал поскорее забраться на теплую печку, на толстый матрац, набитый душистым сеном, и забыться часов этак на десять.
– Может, побриться? – ехидно поинтересовался я, опрокинув в себя вторую порцию водки.
– Да что ж я тебя мучить буду с дороги? «Бриться…» – усмехнулась Ирина. – И воды-то горячей нет в доме. А греть сейчас, сам понимаешь. «Бриться…» Вот что, братишка. Наслышана я, что есть у тебя и другая примета, почище портрета. – Она рассмеялась. – Ишь ты, кобыла стоялая! Стихами заговорила при виде свежего мужичка… Так как насчет той приметы?
Мне уже порядком поднадоел этот аккуратный допросец, и я решил с ним поскорее покончить. Решительно поднялся из-за стола, расстегнул ремень, приспустил брюки, задрал футболку.
– Ты это хотела увидеть? – зло спросил я, демонстрируя хозяйке свой шрам, полученный четыре года назад в пресс-хате «Крестов». Она так и вперилась в него взглядом. – Насмотрелась? Может, что еще показать? – Я сдвинул брюки чуть ниже.
– Да Бог с тобой, – рассмеялась Ирина. – Еще будет время на это. А сейчас ты с дороги. Устал, – в который раз напомнила мне она. – Пошли, комнату твою покажу. Нетоплено тока там, дык и ничо. Печку разжечь недолго. А вино да закуску, коли хочешь, с собой забери.
Ни водку, ни еду я забирать не стал. Прихватил только свои пожитки. И главное, дробовик и рюкзак, в котором кроме смены белья, двух приборов ночного видения и остатков провизии, лежал трофейный ПМ – тот, что я добыл еще в Ижме в гостях у кума. Если, не приведи Господь, дойдет дело до неприятностей, то пистолет в «домашних условиях» будет куда действенней громоздкого «Спаса».
Вслед за хозяйкой я спустился в тесный подпол, по самый потолок заваленный картошкой и заставленный ящиками и отсыревшими картонными коробками с консервами. Сорокаваттная пыльная лампочка почти не давала света. В нос бил затхлый запах гнилых овощей. Да в кичмане, пожалуй, было поуютнее, чем здесь!
«Ну и куда ты меня привела, красавица меченая? – растерянно подумал я, оперся о старую бочку и принялся наблюдать за тем, как Ирина отодвигает от заплесневелой стены какой-то хлам. – Неужели хочешь определить меня здесь на постой? Да лучше я пойду ночевать с поросятами!»
Но оказалось, что я был не прав. Хламом, который наконец убрала Ирина, оказалась прикрыта небольшая дверца, ведущая в уютную комнату. С миниатюрной, почти игрушечной, печкой-голландкой, панцирной двуспальной кроватью, маленьким кухонным столиком, двумя стульями, полочкой с книгами и даже переносным цветным телевизором. В углу возле двери был закреплен рукомойник. В другом углу – я бы назвал его «красным» – вместо иконостаса была оборудована вешалка для тряпья – так, как это делается в деревнях: несколько крепких веревок протянуты по гипотенузе угла, а на них развешаны несколько самодельных плечиков.
42
Задоски – часть горницы, отгороженная возле русской печи и служащая кухней или, что реже, спальней.