Поначалу, он пытался смириться и принять все как есть, но одно лишь знание того, что вся его жизнь всего лишь очень хорошая маска, заставляла смотреть на вещи совсем под другим углом. Когда осужденных воротил, картинно вопящих о несправедливости, выводили из зала суда, он вспоминал слова профессора Друмма, которые, к слову, в документальном фильме приводились с купюрами, о том, как легко запрограммировать клона на совершения преступления, а затем на показательную сдачу в руки правосудия. И тогда он еще раз проанализировал ход процесса и сразу же обнаружил признаки постановки. Возможно дело было в профессиональной деформации или разыгравшейся паранойи, однако «торжество справедливости» наводило того, кто был известен под именем Андрея Вортова на самые мрачные мысли. Ведь никто не стал доискиваться причин или копать дальше. Любые несоответствия легко списывались на коварные интриги злодеев, пытавшихся запутать след. Взбудораженные народные массы снова погрузились в сытую, гипнотическую полудрему, под руководством «говорящих голов», вещавших прописные истины из голопроекторов. Именно тогда ему стала очевидность вся степень иллюзорности того мира, в котором он жил. То, о чем Анна пыталась ему намекнуть приобретало все новые смыслы, но разгадать истинный посыл он так и не смог. И это мучило. Не давало спать по ночам, заставляя в утренние, предрассветные часы отправляться на многочасовые прогулки. Весь мир буквально разрушился изнутри и весь ужас был в том, что никто из окружающих даже не осознавал этого.
А затем он запил. Горько, беспробудно до тех пор, пока организм не объявил сознанию самую настоящую войну, вынуждая хозяина вступить в период ремиссии. И в одну из таких ремиссий, просветление, как сказали бы последователи восточных практик, настигло его. Ударило словно молния, перезарядив батарею с запасами жизненных сил.
Он нашел новую цель. Теперь Андрею, который решил, до поры, принять свое имя, предстояло изучать все заново. Шаг за шагом. Кирпичик за кирпичиком выстраивать картину мира, что, впрочем, оказалось не так уж и трудно. Сопоставляя известные и заново обнаруженные факты он, с учетом новых знаний, составлял свое представление о тех или иных людях, событиях, явлениях. Картина получалась достаточно грустной.
Из тридцати семи человек, отправившихся когда-то в «изгнание» из сектора «Россия», в первый же год пропало шестеро. О их дальнейшей судьбе не было никаких упоминаний и это могло означать все, что угодно. Еще шестеро, так или иначе стали жертвами опасных происшествий и избежать смерти им помогло только чудо. Или не помогло, если принять во внимание все то, что произошло с самим Андреем. Самым паршивым было то, что среди этих шестерых был и Макс, который, как теперь выяснилось, тоже мог оказаться клоном. Остался ли он тем же человеком, которого Вортов знал всю жизнь или же в последние годы он дружил с имитацией. Ухватив последнюю мысль, Андрей усмехнулся. Далеко не факт, что он сам и его воспоминания не являлись имитацией. Но, отчего-то, от этих мыслей было не легче. Отвлекаясь, он вернулся к списку и обнаружил, что из остальных его товарищей по несчастью, семнадцать человек работали в местах, где их было относительно просто контролировать. В список тех, кто был относительно свободен попадали Елена Звенцова, сам Андрей и, до недавнего времени, Анна.
Еще одно свидетельство того, что всю свою жизнь он был повязан невидимыми нитями с тем, о чем до сих пор даже понятия не имел. Да и сейчас не имеет. Теперь он знает лишь то, что еще вчера бившая яркими, кричащими, красками жизнь превратилась в шпионскую киноленту в стиле нуар. И выхода не просматривалось. Согласившись сотрудничать с Консорциумом, он продал душу дьяволу. Если у таких как он она вообще есть. И час расплаты стремительно приближался. Уже сейчас, как сообщил ему куратор, шло негласное расследование его несуществующих связей с «новым рассветом». Результат также был уже известен, и Андрей надеялся лишь на то, что Острова Свободы оправдают свое название и когда-нибудь он сможет разорвать нити, связывавшие его и новых кукловодов. О старых он и вовсе не знал ничего. Даже сам факт их существования вызывал сомнения, и оттого новая несвобода ощущалась гораздо острее.