Господин Разумович включил радио. Полилась народная музыка.
Я присела в реверансе.
– Посмотрите на нее, настоящая балерина! – сказал господин Разумович.
Невысокий господин захлопал в ладоши.
– Прекрасный реверанс! – воскликнул он. – А теперь танец!
Я чувствовала себя неловко, но закрыла глаза и постаралась забыть, что они рядом, впустив музыку в свое сердце. Когда песня закончилась, снова улыбнулась и присела в реверансе. Мастер танца захлопал в ладоши, как ребенок.
– Борис! – воскликнул он. – Ты был абсолютно прав! Дай мне три месяца – всего три месяца! – и я сделаю из нее великую танцовщицу!
Господин Разумович положил ему руку на плечо и сказал:
– А ты не верил старому другу. Может быть, у меня и нет талантов, но я сразу распознаю талант, когда вижу его!
– Это верно, – рассмеялся мастер танца. – Это верно!
Они вспомнили, что я все еще стою рядом.
– Иди, Рози, – сказал господин Разумович. – Вечером я зайду поговорить с твоей матерью.
Я выскочила из магазина, изо всех сил стараясь не улыбаться. Почувствовав, что из магазина меня уже не видно, припустилась бежать. На лице моем играла широкая дурацкая улыбка.
Мне хотелось сразу же все рассказать маме, но пришлось ждать, ждать и ждать. Не успела она снять пальто, вернувшись с работы, как я обрушила на нее свои новости:
– Мама! Господин Разумович показал меня мастеру танца, и я танцевала для них, а теперь он хочет три месяца меня учить и сделать великой танцовщицей! Он сказал, что я стану настоящей звездой!
Мама смотрела на меня со странным выражением, словно стараясь не рассмеяться. Она медленно сняла пальто, повернулась, чтобы повесить его на крючок за дверью.
– Мама, ты можешь поверить в то, что я только что рассказала?
Мама повернулась ко мне с тем же странным выражением на лице.
– Хана Рахель Гринштейн, – она назвала меня полным еврейским именем, – если ты вздумаешь поехать с этим мастером танца, я переломаю тебе все ноги.
Сердце у меня упало. Было непонятно, шутит она или говорит серьезно.
– Я поговорю с господином Разумовичем, – сказала мама. – Этот человек тебя больше не побеспокоит.
На следующий день к нам пришел зэйде. Он подхватил меня и закружил.
– Мы будем танцевать с тобой на твоей свадьбе, – сказал он. – Мы будем танцевать, танцевать, танцевать!
Он поставил меня на пол, обхватил одной рукой за талию, а пальцы другой сплел с моими, и мы вальсировали по комнате, представляя, что это моя свадьба. Мама захлопала. Я держала зэйде за руку и смеялась, а он кружил и кружил меня.
После этого никто не говорил о мастере танца. Да я и сама старалась о нем не думать – разве что иногда, перед тем как заснуть. Я закрывала глаза и представляла, как танцую на сцене где-то далеко, может быть, даже в Америке. Там, где никто не смеется над рыжими девочками, где я смогу быть такой, какой хочу быть. Где сияют яркие огни, где люди хлопают, а я стремительно кружусь на огромной сцене.
Часть II
Глава 7
Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится.
Чехей. Малый кирпичный завод. 31 Мая 1944.
Утром, когда мы с Лией вышли из нашей палатки и направились к заводу, мы увидели большую толпу, окруженную жандармами. На железнодорожных путях стояли товарные вагоны.
– Что это? – спросила я.
– Кто знает? – пожала она плечами. – Пошли, мы не должны опаздывать.
Мы вместе пришли на завод, взяли кирпичи и понесли. Я смотрела, как Лия держит кирпичи своими идеальными руками. Руками, которые могли любую ткань превратить в прекрасное платье. Я поверить не могла, что она занимается чем-то подобным. Мы сложили кирпичи на дальнем краю поля и вернулись на завод. Солдат стало еще больше. Они толкали и били всех, кто оказался на заводе. Вокруг царил хаос и смятение. Солдаты хватали людей за руки и толкали в спины. Несколько солдат оказались за нами с Лией и другими девушками, которые вернулись с поля вместе с нами. Нас втолкнули в группу, которую погнали к вагонам.
– Поторапливайтесь! Лезьте в вагоны! Быстрее! – орали солдаты.
Они колотили людей по спинам палками. Женщин гнали вместе с младенцами. В вагоны лезли мужчины, молодые и старые, дети и женщины. Прямо на моих глазах люди превращались в сплошную массу, исчезающую в вагонах.
– Эй, девка! – крикнул мне жандарм. – Подожди! Сначала я должен убедиться, что у тебя нет ничего ценного.