Он пробежал пальцами по моему платью, ощупал все мое тело. От этих касаний меня затошнило. Я хотела оттолкнуть его, но он держал автомат, а я хорошо помнила женщин, висящих на деревьях. В конце концов он втолкнул меня в толпу, и толпа внесла меня в вагон. Я протолкнулась к открытым дверям и увидела маму. Мама с Лией уже были здесь. Она сказала, что Ехезкель тоже в вагоне. Мама пыталась удержать меня, но в вагон заталкивали все новых людей, и волна разнесла нас в разные стороны. Лия оказалась почти рядом со мной. Нас погрузили в прямоугольный железный вагон для скота, где не было ни сидений, ни окон.
В вагон заталкивали все новых и новых людей. В меня упирались руки, ноги, спины. Меня тянуло в одну сторону, ноги – в другую. Я откинулась назад. Девушка передо мной прижалась ко мне спиной. Нас сдавило так сильно, что мы не могли пошевелиться. Волосы ее попали мне в рот, я задыхалась. Я попыталась поднять руки, чтобы хоть как-то защититься, но меня сдавливало все сильнее. В вагоне не осталось свободного места. Мне уже казалось, что, если здесь появится хоть еще один человек, вагон попросту разорвет изнутри. Захлопнулись двери, лязгнул замок, единственный источник света исчез. Стало очень страшно. В вагоне не хватало воздуха, жара становилась невыносимой и удушающей, по ногам тек пот. Волосы соседки забивали нос и глаза, отбросить их было невозможно.
Заплакал младенец, потом другой. Вскоре уже рыдали все вокруг. Сердце у меня заколотилось, мне нужно было выйти, но я оказалась в клетке – как в грудной клетке мое сердце. Поезд тронулся, и наш путь начался. Я молилась, чтобы в вагоне стало хоть чуточку прохладнее, но воздух совершенно не поступал. Чей-то локоть впился мне в живот, к спине прижалось чье-то потное тело. Мы неслись куда-то, но куда, никто не знал.
Где-то позади я услышала голос Ехезкеля:
– Мне нужно в туалет.
Я огляделась, но ни туалетов, ни даже ведер в вагоне не было – впрочем, мы и не смогли бы до них добраться. Я надеялась, что мы скоро остановимся, но вагон продолжал двигаться вперед и вперед. Я услышала чей-то крик:
– Эта, что рядом со мной, умерла!
Сердце замерло в груди, и я почти не могла дышать. Запахло туалетом. Я почувствовала, как щеки мои пылают от стыда. Мы продолжали куда-то ехать, сдавливая друг друга. Воздух становился все более затхлым, вонь усилилась. Вскоре я почувствовала, что мне тоже нужно облегчиться, и уже не испытала стыда. Я закрыла глаза и подчинилась зову природы. Жидкость заструилась по ногам, а по лицу стекла слеза, чтобы быстрее оказаться на мокром полу. Прошла, казалось, целая вечность. Ноги у меня горели – мы так долго стояли навытяжку. Руки покалывало, пальцы онемели. Я ослабела от голода.
– Моя детка, моя детка, – раздалось где-то рядом. – Моя детка… она умерла…
Я хотела заплакать, но голоса не было. Казалось, воздуха в легких не осталось. Я так ослабела, так устала – мозг мой отказывался мыслить.
Наверное, я заснула, а потом увидела свет, пробивающийся сквозь щели. Шея у меня затекла, голова склонилась вправо. Мама, Лия и Ехезкель находились совсем рядом, но с тем же успехом могли быть в милях от меня – все равно до них не добраться. Я была прикована к своему месту. Я была голодна, внутренности мои разрывались, меня тошнило, но я изо всех сил сдерживалась и сглатывала. Свет медленно померк, наступила ночь. Колени безумно болели. Они молили об отдыхе. Я закрыла глаза.
Мамина рука протянулась между людьми, окружавшими нас, и неожиданно я почувствовала в своей ладони хлеб. Мамина рука сжала мою. Я взяла хлеб. Я не знала, откуда она его достала, но точно знала, что не могу его съесть. Рядом со мной оказалась маленькая девочка. Лицо ее позеленело, веки на закрытых глазах еле трепетали. Я открыла ей рот и положила крошку хлеба на язык. Глаза девочки раскрылись. Она снова открыла рот, и я положила остаток хлеба ей на язык.
Наконец, поезд затормозил и остановился. В вагоне наступила мертвая тишина. Раздался лязг замка, металлические двери открылись. Мы увидели свет, раздались громкие крики. Глаза мои отвыкли, и мне пришлось зажмуриться. В дверях вагона появились солдаты – совсем не такие, как жандармы. Они были выше, стройнее, со светлой кожей и голубыми глазами. Я посмотрела за их спины. На платформе толпились тысячи людей. Я никогда еще не видела столько людей одновременно в одном месте. Плакали дети, кричали матери. Я не успела опомниться, как стоявшие за мной вытолкнули меня из вагона.
– Шнель! Шнель![12] – твердили солдаты, стоявшие вокруг вагонов с автоматами наперевес. – Выходить! Строиться!