Она улыбнулась, откровенно гордясь своим мастерством.
— Да уж, неплохо. Полагаю, жители деревень, вокруг которых хозяйничал твой любимчик, премного благодарны тебе, — съязвил я. — Их-то ты за что осчастливила?
— Я ничего им не сделала, — она раздраженно дернула уголком рта. — В Арнамагелле Голтаргон мухи не обидел. А потом... потом он уже не имел ко мне отношения.
— Но почему ты не уничтожила его? Ведь это ты дала ему силу! Твой долг...
— Я волшебница, Конан-охотник, — перебила меня Кешт. — У меня нет обязательств перед людьми. Я помогаю тем, кому мне заблагорассудится и так, как я захочу.
— Но ведь это...
— А ты, — ее высокий голос зазвенел сталью, и я подумал, что Кешт далеко не такая хрупкая девочка, какой выглядит. И далеко не такая юная. — Ты сам разве не поднимаешь свой меч в защиту того, кто заплатит? Я-то хоть делаю выбор, руководствуясь собственными предпочтениями, ты же продаешь свою силу и воинское умение.
Я отвел взгляд. Возразить на это мне было нечего.
— Каждый из нас живет так, как может и хочет, — тихо сказала Кешт. — Я не могла убить Голта. Я помню его мальчишкой. Восторженным, неуклюжим, наивным. Но я дала себе слово, что помогу тому, кто остановит его.
— А говорить с ним ты не пыталась? — Я не смотрел на нее. Уставился в камин, где плясал огонь.
— Пыталась, — она вздохнула. — О результате можешь догадаться.
— Он сам по себе, ты сама по себе. Понимаю.
Вино внезапно показалось мне горьким.
— Ему долго не находилось достойного противника, — задумчиво сказала Кешт.
— Но разве ты не могла помочь тем, кто пытался ему противостоять? Наделить их тоже какими-нибудь... способностями? — Я снова поглядел ей в лицо.
— Я не отказываю просящим, — Кешт спокойно выдержала мой взгляд. — Никто не просил моей помощи, Конан-охотник.
— Но мне ведь ты помогла.
— Не удержалась, — щеки волшебницы чуть порозовели. — Ты мне понравился.
— Понравился?
— Мне нравилась твоя отвага, — Кешт, не отрываясь, смотрела на меня внезапно заблестевшими глазами. — Знаешь, немногие решались встать Голтаргону поперек дороги. А из тех, кто решился, не выжил никто. И то, что ты не кинулся в бой очертя голову, как твои предшественники, а старался усыпить бдительность Голтаргона, чтобы ударить наверняка, мне понравилось тоже. Я не хотела, чтобы ты погиб, Конан-охотник. Ты слишком умен для этого. И слишком, — уголок ее алого рта лукаво изогнулся, — красив.
— Но зачем ты убила его? Зачем помешала мне исполнить задуманное?
— Затем, что он всё равно сумел бы освободиться. Да не хмурься, я не говорю, что его упустил бы ты. Не-ет, ты, конечно, доставил бы его к месту назначения в лучшем виде. Просто тех, кто давал тебе задание, я знаю достаточно. Рано или поздно, он вырвался бы на свободу. Если не силой, так хитростью, или подкупил бы кого. Да и знает он многое. Не один и не двое в городе были вовсе не так уж заинтересованы в поимке Голта, как хотели бы показать.
Она помолчала.
— А потом бы он начал мстить.
— Тебе?
— Пф-ф! Что может мне сделать этот мальчишка?! Нет, он бы постарался достать тебя. Или — выместить зло на тех, кто не в состоянии от него защититься. Раз уж я решила действовать, надо было довести дело до конца.
— Но ты уверена, что он погиб?
— Там пороги, Конан. Волны, острые камни. На протяжении лиги. Я успела наложить на Голта заклятье, не позволяющее изменять облик. Вряд ли он сумел выбраться.
— Вряд ли?
— Я уверена в этом, Конан. В дверь постучали.
Кешт улыбнулась вошедшей — невысокой девушке с русой косой, падающей на грудь:
— Принесла? Умница, Ари. Знакомьтесь. Конан, охотник, воин и следопыт. Ариниона, моя ученица.
Девушка вскинула на меня серьезные серые глаза. Я вежливо наклонил голову.
В руках Ари держала меч. Тот самый, выбитый мною из рук Голтаргона в лесу. На темном рубине, украшающем навершие, играли пурпурные блики.
— Твой трофей, — улыбнулась Кешт. — Возьми этот меч себе, право же, он того стоит.
Ари отдала мне клинок и вышла.
Кешт поднялась, поставила бокал с недопитым вином на стол, не спеша приблизилась ко мне.
— Как ты себя чувствуешь, Конан?
— После твоего лечения — великолепно. Как новенький.
В вырезе ее платья поблескивал изумруд на серебряной цепочке.
— Могу хоть сегодня пуститься в путь, — сказал я, в глубине души отчаянно ища повод задержаться.