Шагая взад-вперед по тротуару, я обдумываю варианты. Я могу позвонить в полицию. Мне интересно, как там относятся к родителям, которые не в состоянии забрать своих детей из детского сада? Могут ли они отдать ребенка на попечение социальным службам? Родитель может забрать ребенка домой? С трудом мне удалось вспомнить имя директора. Дитер. Она говорила мне свою фамилию? В любом случае мне нужно добраться до телефона и как можно быстрее.
Я еду домой с такой скоростью, словно принимаю участие в съемках «Форсажа», и на подъездной дорожке меня заносит. В спешке я распахиваю дверь и, не потрудившись закрыть ее, пулей несусь прямиком к кухонному столу, где оставила телефон. Его здесь нет. У меня начинает кружиться голова. Я уверенна, что оставила его здесь. Завтра у меня будет убийственное похмелье. Думай! Впервые мне жаль, что у меня нет стационарной линии. Кому нужна стационарная линия? Я помню, как сказала это Калебу перед тем, как мы от нее избавились. Я поворачиваюсь к лестнице, и сердце прекращает биться от удивления.
— Не это ли ищешь?
Прислонившись к дверному косяку, за мной наблюдает Калеб. В руках он держит мой драгоценный iPhone. Я изучаю его лицо. Он кажется спокойным, а это значит, что он не знает, что Эстеллы со мной нет. Или, может он думает, что она с моей мамой. Я не говорила ему, что отвезла ее этим утром в аэропорт.
— Ты вернулся раньше, — искренне удивляюсь я.
Он не улыбается и не встречает меня со своей обычной теплотой. Вместо этого он изучает мое лицо. Зажав телефон между пальцев, он протягивает его мне. Я осторожно делаю несколько шагов к нему, пытаясь не выдать себя. Калеб знает меня, как облупленную. Приподнявшись на цыпочки, я целую его в щеку и забираю телефон. Теперь мне нужно выбраться наружу и тогда, возможно, я смогу придумать что-нибудь, позвонить кому-нибудь и... НАЙТИ РЕБЕНКА!
Я отступаю на несколько шагов.
— Ты пропустила звонок. Точнее четырнадцать, — небрежно говорит Калеб, слишком небрежно. Напоминает затишье перед бурей или низкий утробный рык, который можно услышать, перед тем, как волк кинется разрывать вам трахею.
Я сглатываю. В горле словно песок застрял и я тону… задыхаюсь. Мой взгляд мечется по комнате. Господи, как много он знает? Как мне это исправить?
— Очевидно, ты забыла забрать Эстеллу из детского сада..., — и он умолкает. Невидимая рука разжимает мне челюсти и вливает страх в горло. Я захлебываюсь им.
— Калеб..., — начинаю я. Он поднимает руку, чтобы остановить меня, и я замолкаю, потому что даже не знаю, что сказать.
Я бросила нашу дочь в захудалом детском саду потому, что...
Твою ж мать!
Я не настолько изобретательна. Мысленно я ищу всевозможные оправдания.
— Она… она здесь? — спрашиваю я шепотом.
Челюсти Калеба — самая «эмоциональная» часть лица Калеба. Я «читаю» по ним его эмоции. Челюсть у Калеба квадратная, мужественная, ее смягчают только чересчур пухлые губы. Когда он доволен кем-то, его челюсть тоже довольна и хочется провести по ней кончиками пальцев, дотянуться и пробежаться по ней поцелуями. Но сейчас его челюсти «злятся» на меня. Его белые от гнева губы сурово сжаты. Мне страшно.
Калеб молчит. Это его техника боя. Комната раскаляется от его гнева, пока он ждет признания. Он ни разу за всю жизнь не относился жестоко к женщине, но зуб даю, что маленькая девочка может заставить его делать то, о чем никогда и не помышлял.
Я допускаю ошибку, бросив взгляд на лестницу, и тут он вспыхивает от злости. Отскочив от стены, он подходит ко мне.
— Она в порядке, — цедит он сквозь зубы. — Я вернулся раньше, потому что волновался за тебя. Очевидно, ты была не единственная, о ком мне нужно было беспокоиться.
— Я оставила ее всего на пару часов, — быстро выпаливаю я. — Мне нужно было побыть немножко одной, а моя мама просто взяла и бросила меня...
Он изучает меня в течение пары секунд, но не потому, что его удивляют мои слова. Наверняка, он задается вопросом, как он мог жениться на ком-то вроде меня. Я вижу, что он страшно разочарован. Моя самоуверенность рассыпается в прах и я прижимаю руку к груди. Теперь я чувствую себя неудачницей. Ну а чего он ожидал? Что я буду хорошей матерью? Что я быстро вживусь в роль, суть которой не понимаю?
Я не знаю, как поступить. Алкоголь по-прежнему управляет моим мозгом, и все о чем я могу думать, это то, что он собирается меня бросить.
— Мне жаль, — шепчу я, глядя в пол. Делать вид, что я каюсь — дешевый прием, особенно с учетом того, что я сожалею лишь о том, что меня поймали, а не о том, что я сделала.
— Тебе жаль, что тебя поймали, — отмечает он.
Я резко вскидываю голову. Чертов телепат!
Как он смеет думать обо мне так плохо? Я его жена! В горе и в радости, верно? Или горе относится только к ситуации, а не к человеку?
— Ты оставила свою новорожденную дочь с совершенно незнакомыми людьми. Она все это время была голодная!
— В сумке было грудное молоко! — возражаю я.
— Недостаточно на семь часов!
Я хмурюсь и смотрю в пол.
— Я не знала, — говорю я, признавая себя побежденной. Неужели я действительно отсутствовала так долго?
Я чувствую прилив праведного гнева. Неужели я виновата в том, что в отличие от него не испытываю блаженства от того, что стала родителем? Я уже открываю рот, чтобы сказать ему это, но он меня прерывает.
— Нет, Лия, — предупреждает он. — Этому нет оправдания. Если у меня осталась хоть капля разума, я сейчас заберу ее и уеду, — он поворачивается и идет к лестнице.
Мысли разбегаются в стороны и гнев вырывается наружу.
— Она моя!
Калеб останавливается. Он делает это так резко, словно мои слова превратили его ноги в лед.
Когда он разворачивается ко мне, его лицо красно от гнева.
— Еще одна такая выходка и будешь кричать об этом в суде.
Мне становится трудно дышать, будто его угроза сгустилась вокруг меня, как морозный воздух. Он это всерьез. Калеб еще ни разу не разговаривал со мной так холодно. Он никогда не угрожал мне. Это из-за ребенка. Она изменила его, настроила против меня. Он останавливается прямо перед ступеньками лестницы.
— Я найму няню.
Я так жаждала услышать эти слова, но сейчас не чувствую себя победительницей. Калеб уступил мне и решил нанять няню, потому что не доверяет мне — своей жене. Внезапно я понимаю, что не хочу няню.
— Не надо, — прошу я. — Я в состоянии позаботиться о ней сама. Мне не нужна помощь.
Он не обращает на меня внимания и продолжает шагать по лестнице через две ступеньки. Я плетусь позади, пытаясь решить для себя, умолять его или вести себя агрессивно.
— Это случилось в первый и последний раз, это больше никогда не повторится, — клянусь я, умоляя его. — И ты не можешь принять такое решение в одиночку, она и моя дочь тоже, — крупица агрессии для равного счета.
Догоняю Калеба уже в спальне, он роется в тумбочке и вытаскивает оттуда «маленькую черную книжку», которую я часто в тайне просматриваю. Я следую за ним в кабинет, где он отключает свой сотовый от зарядки.
— Кому ты собрался звонить? — хочу я знать.
Он кивает на дверь, тем самым веля мне выйти, но я не двигаюсь с места; стою, обхватив себя руками, а в животе все стянуло в узел от тревоги.
— Привет, — здоровается он в трубку. Его голос звучит очень интимно, вкрадчиво. Очевидно, что он в теплых отношениях с человеком на другом конце линии. По спине пробегает озноб. Только один человек способен так смягчить его голос, но зачем ему ей звонить? Он смеется над чем-то, что ему сказали, и откидывается на спинку кресла.