Пожалуйста… пожалуйста…
Он поднял голову. Я улыбнулась.
— Привет, Калеб, — я подошла на несколько шагов ближе. В его глазах не отразилось ни капли узнавания. Каждую секунду мое сердце вздрагивало от осознания, что не будет никакого чуда, когда он увидит мое лицо: мои прекрасные рыжие волосы не вернут его воспоминания. Но я сделана из стали. Я сумею справиться с этим.
— Я — Лия.
Он перевел взгляд на медсестру, которая делала вид, что не замечает меня, и она кивнула, слегка коснувшись его руки, прежде чем отойти к двери.
— Привет, Лия, — ответил он.
— Ты — я оборвала себя на полуслове, прежде чем сказать что-то еще. Я не буду спрашивать, помнит он меня или нет — нет — я покажусь неуверенной. Я просто объясню, кем прихожусь ему, и буду настаивать, чтобы он принял это.
— Я твоя девушка. Странно, объяснять все это тебе.
Он улыбнулся прежней улыбкой Калеба. Я выдохнула воздух, который сдерживала в легких. Боже, мне нужна сигарета.
Я приблизилась к его кровати. Ему прилично досталось. Над правым глазом пять швов, а лицо напоминает живопись Кандинского. (Примеч. Васимлий Васимльевич Кандимнский — выдающийся русский живописец, график и теоретик изобразительного искусства, один из основоположников абстракционизма.)
— Я так испугалась, — призналась я ему. — Я сразу приехала.
Он кивнул и посмотрел на свои руки.
— Спасибо.
Мускулы его челюсти напряглись, когда он сжал зубы. Я моргнула, неуверенная, что сказать дальше. Мы что, снова начинаем все с начала? Разве я не объяснила ему, кем приходимся друг другу?
Успокойся, мое сумасшедшее сердце.
— Могу я… могу я обнять тебя? — меня трясло, пока ждала его ответа. Я дрожала от страха, представляя, какую потерю буду ощущать, если он откажет мне.
Нахмурившись, он посмотрел на меня и кивнул. Это был один из тех великолепных моментов облегчения, которые я никогда не забуду. Внутреннее напряжение спало, и я нагнулась к нему, обвивая его шею руками и рыдая у него на груди. Несколько секунд, только я обнимала его, но затем почувствовала, как его руки мягко легли на мою спину. Я заплакала сильнее. Все так запутано. Я должна утешать его, а вместо этого плачу.
Если бы он умер… о Боже… я бы осталась одна. Его мать сказала мне, что водитель машины погиб. Я встречалась с ним раз или два по работе Калеба.
Отстранившись от него, я не могла встретиться с ним глазами. Я вытащила пачку салфеток из сумочки и повернулась к нему спиной, вытирая слезы.
Я должна быть собранной. Думать позитивно. Скоро все закончится и будет похоронено в прошлом. Сейчас я должна быть тут, с ним. Вместе нам так хорошо. Даже если у него нет воспоминаний о прошлом, он узнает об этом вновь. Я должна заставить его понять. Я подавила рыдание. Почему это произошло? Прямо тогда, когда наши отношения, наконец, двинулись вперед.
— Лия.
Я замерла. Мое имя, произнесенное его голосом, звучало непривычно, будто он делает это впервые, осторожно произнося его по слогам. Я смахнула слезы и посмотрела ему в лицо… улыбаясь.
— Ты…? Боже… — он сжал кулаки, когда увидел мои влажные глаза. — Мне жаль.
Казалось, будто он тоже собирается заплакать, так что я села на край кровати, увидев в этом возможность быть полезной.
— Не переживай за меня, — произнесла я. — Я в порядке, пока ты в порядке.
Он нахмурился.
— Но я не в порядке.
— Значит, и я нет, но мы не в порядке вместе.
Глава 15
Я сижу в гостиной и листаю журнал «Вог», а Калеб готовит ужин. Ребенок спит наверху, а по телевизору показывают какой-то мерзопакостный новостной канал. Звук включен достаточно громко, чтобы Калеб мог слышать. Я подумываю переключить канал и включить «Топ Модель по-американски», но вдруг слышу ее имя. Я вскидываю голову. Оливия Каспен. Вижу ее на экране: она стоит, в окружении репортеров. Я хватаю пульт, но не для того, чтобы сделать громче, наоборот, чтобы успеть переключить канал, прежде, чем Калеб увидит это.
— Не смей, — слышу позади себя его голос. Зажмуриваюсь и, пожав плечами, увеличиваю громкость звука. Диктор — женщина. Помню, как-то раз я читала статистику, что шестьдесят процентов мужчин не слушают дикторов-женщин. К несчастью для меня, Калеб не относится к их числу. Он подходит поближе к телевизору, все еще держа в руке нож. Костяшки на руках побелели. Взглядом я изучаю его руки и затем поднимаю глаза к лицу. Ниже носа, все будто высечено из мрамора. Все, что выше, готово взорваться от обуревающих его эмоций. Брови нахмурены, а в глазах такое выражение, будто он — заряженное ружье, готовое выстрелить в любой момент. Я перевожу взгляд на телевизор, так как боюсь, что если буду продолжать смотреть на него, то расплачусь.