Три слова. Я испытал такое огромное чувство вины, что с трудом сглотнул.
— Калеб, пожалуйста, возвращайся домой. Я беременна.
Я закрыл глаза.
Нет!
Нет!
нет…
Глава 36
Я отправляю Сэма наверх и жду Калеба.
Щелчок.
Щелчок.
Щелчок.
Сегодня все должно пойти по-моему. Он стучит, вместо того, чтобы воспользоваться ключами. Это плохой знак. Я открываю дверь и вижу его мрачное лицо. Он не смотрит на меня.
— Привет, Калеб, — здороваюсь я.
Он ждет, когда я приглашу его войти, а затем поднимается наверх, чтобы поздороваться с Эстеллой. Я следую за ним в детскую. Сэм здоровается с ним кивком головы, и Калеб забирает у него малышку. Она улыбается, как только видит его, и размахивает кулачками. Я даже немного ревную к тому, как быстро он вызвал у нее улыбку.
Калеб целует ее в обе щечки и затем под подбородком, что заставляет ее хихикать. Он повторяет это снова и снова, пока она не начинает смеяться так сильно, что даже мы с Сэмом улыбаемся.
— Мы должны поговорить, — говорю я, стоя в дверях. Я чувствую себя посторонней, когда он в комнате с Эстеллой.
Он кивает, не глядя на меня, поцелуями заставляет ее хихикнуть еще несколько раз и передает обратно Сэму. Она сразу же начинает плакать.
Я слышу, как Сэм произносит «Предательница», когда мы выходим из комнаты и спускаемся вниз. Калеб оглядывается через плечо, как будто хочет вернуться назад.
— Ты можешь увидеть ее после… — говорю я.
Еще до того, как он пришел, я поставила чайник на плиту; когда мы входим в кухню, он как раз начинает свистеть. Я готовлю ему чай, а он сидит на стуле, сложив ладони напротив рта. Также я замечаю, что он подергивает ногой. Я опускаю пакетик с чаем в кружку с кипятком и стараюсь избегать его взгляда. Несу пакетик к мусорному ведру, когда он говорит:
— Ты ездила увидеться с Оливией?
Мои руки замирают, чай капает на кафель и на мои штаны.
— Да.
Теперь я знаю, почему он дергает ногой.
— Ты вынудил меня сделать это, — я нажимаю ногой на рычаг, чтобы открыть мусорное ведро и бросаю в него пакетик. Чувствую, как Калеб на меня смотрит.
Он склоняет голову на бок.
— Ты, правда, в это веришь, не так ли?
Я не знаю, о чем он говорит. Я потираю ноготь на большом пальце.
— Она звонила тебе? — вот ведь болтливая сучка, с горечью думаю я. А затем с ужасом думаю, что еще она могла ему рассказать?
— Ты не имела никакого права, Лия.
— Я имела право. Ты купил ей дом!
— Это было до тебя, — спокойно возражает он.
— И ты даже не собирался сказать мне? Правда? Я твоя жена! Она вернулась, когда у тебя была амнезия, и лгала тебе! Ты не мог рассказать мне, что купил этой женщине дом?
Он отводит взгляд.
— Все намного сложнее, — объясняет он. — У нас с ней были планы.
Сложнее? Сложнее, кажется, слишком хорошее слово для Оливии. Я, определенно, не хочу знать о планах, которые он с ней строил. Он должен увидеть правду. Я должна заставить его увидеть правду.
— Я сама выяснила, Калеб, как она лгала тебе, пока у тебя была амнезия.
Он приподнимает бровь, глядя на меня. Может быть, если я скажу ему правду, он, наконец, увидит, какая я верная, как сильно я его люблю.
— Я заплатила ей, чтобы она уехала из города. Она рассказывала тебе об этом во время суда надо мной? Она с радостью променяла тебя на пару сотен баксов.
Как-то по телевизору я видела, как прорывает плотину, сотворенную природой. Помню, живописную картину реки, окруженной деревьями. Внезапно все деревья исчезли, их смыло, когда исчез берег реки. Поток разгневанной воды, понесся вперед, уничтожая все на своем пути. Все случилось так быстро и происходило так яростно.
По глазам Калеба я вижу, что плотину прорвало.
Глаза человека отражают все его мысли. Если внимательно наблюдать за глазами, можно увидеть, как в них отражается грубая, неприкрытая правда. Если внебрачному ребенку проститутки нужно узнать, о чем думают ее приемные родители, приходится учиться читать по глазам. Можно различить, как из лжи рождается правда, как боль проникает в черепную коробку, можно даже различить счастье, напоминающее широкий сверкающий луч света. Можно увидеть, как от ужасной потери умирает душа. В глазах Калеба я вижу непроходящую боль — боль, покрытую плесенью. Она настолько глубока, что кровь, слезы и сожаление, скорее всего не в состоянии вершить свой суд.
Что такого есть у нее, чего нет у меня? Она владеет купчей на дом и управляет его болью. Я так завидую его боли, что откидываю назад голову и открываю рот, готовая зарычать от ярости. Он все равно не услышит меня. Как бы громко я не кричала его имя, он не услышит меня. Он слышит только ее.