— Я должен был бы объяснить тебе, как ты был неправ, вмешавшись в ход боевой операции «Киплинга», — сказал, наконец, подполковник. — Но что я буду тебе объяснять, когда ты сам всё это знаешь не хуже меня.
Павел кивнул.
— Наказывать тебя я не имею права.
Павел снова кивнул.
— Хотя хотел бы.
Еще один согласный кивок.
— Паша, а ты знаешь, что дело о захвате две недели назад передавали на пересмотр? — вдруг спросил Фойзе. — Только не кивай.
Павел поднял на него изумлённый взгляд.
— Зачем?
— Я настоял, а новый начальник штаба поддержал. И решение уже вынесено.
— Так быстро?
— В отсутствие генерала Литного вся бюрократия начала шевелиться несколько быстрее. А результаты узнать не хочешь?
Павел промолчал. Что ему сейчас эти результаты. Оправдали его или признали виновным — какая теперь разница?
— Ты признан виновным в некорректном проведении штурма, повлекшего за собой смерть заложников, с отстранением от занимаемой должности сроком на четыре месяца, с момента окончания расследования и вынесения приговора. Расследование было окончено и первый приговор вынесен четыре месяца назад, так что срок этот уже истёк. Тебе вернули звание капитана ВКС.
Павел кивнул ещё раз.
— Спасибо. Это, несомненно, утешает. Только я свою вину знаю. А все эти нюансы меня перестали интересовать ровно четыре месяца назад.
— А если я предложу тебе вернуться? — решительно спросил Фойзе. — Неужели откажешься?
Димка-Димка… Ты опять был прав.
— Паша, эта операция для меня в качестве командира «Киплинга» была последней. Я иду на повышение и как только получаю полковника — меня переводят в штаб. Начальник штаба может сам назначить нового командира ребятам. Но он спросил, кого рекомендовал бы я.
Павел смотрел на подполковника расширенными глазами, боясь поверить в то, что сейчас услышит.
Вечером того дня, когда военные оставили Солнечный, Андрей Ревнёв стоял на балконе своего дома, смотрел на звёзды, высыпавшие на густой черноте неба, и крепко прижимал к себе дочь.
Он даже не подозревал, что в одном простом слове может быть сосредоточено столько радости и совершенно сумасшедшего счастья. Внук. Или внучка. Сейчас этот нюанс казался неважным.
— Как же ты теперь, Никушка? — в очередной раз спросил Ревнёв.
Ника тихонько рассмеялась.
— Папа, ты спрашиваешь уже третий раз. Думаю, я успею экстерном закончить институт. Мне это уже предлагали, я отказывалась, хотела по-человечески. Но теперь уж придётся. У меня есть ещё восемь месяцев.
— А потом?
— Потом прилечу сюда, конечно. Неужели буду рожать где-то ещё? Мой ребёнок должен появиться здесь.
— А Паша не будет возражать? — опасливо спросил Ревнёв.
Ника усмехнулась.
— Пусть попробует. Если он решил, что я вполне могу рожать в его отсутствие, то никаких возражений…
— Когда это я такое говорил? — возмущённо спросил голос позади.
Ревнёвы обернулись.
— Я не подслушивал, я шёл вас позвать к чаю, но вы так кричите, что вас слышно ещё в коридоре, — не смущаясь, ответил на их вопросительные взгляды Павел.
Они вовсе не кричали, но он всегда слышал больше, чем мог услышать кто-то другой. Ника вздохнула.
— А как прикажешь понимать то, что ты сказал мне после ужина?
— Только не так! — горячо возразил Павел.
Ревнёв отступил на шаг в сторону и осторожно направился к лестнице, ведущей сразу с балкона в холл первого этажа. Чай — это сейчас очень нужное мероприятие. А вот стоять рядом с выясняющими отношения влюблёнными — слуга покорный.
— Андрей Викторович! — остановил его уже в конце балконной галереи голос Павла.
Он обернулся. Павел и Ника, держась за руки, почти бегом догоняли его. Догнали, остановились, переглянулись. Ну и?
— Андрей Викторович, я давно хотел вам сказать… спросить… — Павел начал решительно, но быстро сбился.
Ника подтолкнула его в бок, не отрывая взгляда от Ревнёва. Тот насторожился, но Павел быстро с собой справился:
— Я хотел просить руки вашей дочери. Вот.
Смущённый взгляд синих глаз из-под рыжих вихров и слегка старомодные слова были так неожиданны в исполнении этого мальчика-воина, что Ревнёв невольно улыбнулся, но быстро посерьёзнел под суровым взглядом дочери.
— Я надеюсь, ты сможешь сделать её счастливой, — только и смог он сказать.