Большинство бойцов по-настоящему раскрываются, когда камера выключается. С нынешней военной цензурой уже не получится резать правду-матку, как в 2014, и даже как в 2017. Из интервью исчезла душевность и непосредственность, появились формальность и строгие рамки. Все, что не соответствует строгим правилам новой армии, а точнее народной милиции, на экран не выйдет.
А если и выйдет, то это будет последний мой репортаж в карьере военкора. Меня уже трижды хотели лишить аккредитации за своенравность, а точнее за то, что я показываю правду, а не прилизанные сюжеты... Время от времени фронт вообще закрывают от журналистов под предлогом заботы о безопасности. Странно, что когда с безопасностью было не очень, как, например, в 2014-2015 годах, о нашей братии никто так не заботился.
Согласно минским соглашениям, наши военнослужащие не имеют права открывать ответный огонь по противнику. Вот оно — христианское смирение во всей красе. По тебе лупят из всех орудий, а ты сидишь в окопе и надеешься, что в тебя не прилетит. В этот раз. Враг же наглеет еще больше. Безнаказанность всегда порождает вседозволенность. Понимая это, командиры отдают своим бойцам приказ стрелять в ответ. На свой страх и риск. Под свою ответственность... И тогда укропы затихают. Но сейчас все сложнее говорить об этом в открытую.
— Этот боец не в пикселе и без броника! — говорит лоснящийся военный чин, попивающий кофе, сидя в штабе и просматривая очередной репортаж.
— Почему он небрит! Все бойцы должны бриться каждый день, — вторит ему второй, как две капли воды похожий на первого. Такое чувство, что их штампуют на какой-то фабрике.
«Что это за кот? Почему в блиндаже кот?» — удивляется первый.
Эти люди, занесенные случайным ветром в штабы, порой не имеют ни малейшего понятия о том, что происходит на передовой. Они сидят в высоких кабинетах, далекие от военных будней, и придумывают новые указы, порой доходящие до маразма.
Они не хотят знать, что для того, чтоб все бойцы были в пиксельной форме, брониках и шлемах, у них должны быть эти самые формы, броники и шлемы. Причем выданы, а не куплены за свои кровью и потом заработанные жалования.
Штампованным ребятам с большими звездами на погонах невдомек, что на передовой бывает большая проблема с водой, а потому бриться в таких условиях попросту невозможно.
Естественно, в штабах не водятся крысы (сейчас я пишу именно о животных), поэтому и коты там не нужны...
Как есть два Донецка — один, центральный, красивый, с дорогими авто и забитыми ресторанами, и второй — окраинный, разрушенный снарядами и сидящий в подвалах по ночам, так есть и две армии — одна настоящая, боевая, несломленная в окопах, несмотря ни на что, а есть другая — бутафорская, с уставщиной и белыми подворотничками.
Ополчению была присуща идея, мотивация, горящий взгляд, направленный в светлое будущее Новороссии, некий романтизм, решимость, наивность... Гремучая, но победоносная смесь. Всего этого было достаточно в самом начале боевых действий в Донбассе. Что из этого списка осталось спустя шесть с лих*ем лет войны, знают только участники этих самых БД. Увы, но многие из этих ребят и девчат нам уже ничего рассказать не смогут.
— Знаешь, Кать, все это уже так зае...ло, — вздыхая, говорит один командир, когда я выключила камеру. — Здесь идет реальная война, пацаны гибнут каждый день, а нам придумывают всякую херню, отвечать не дают, это все гребаная политика.
Подобные высказывания я слышу все чаще. Бойцы устали, за плечами больше пяти лет войны и с момента освобождения Дебальцево больше не было никаких продвижений вперед. Это деморализует, это приводит в уныние. Командир верно заметил, это все гребаная политика. В ее масштабах люди лишь пешки.
Донбасс — это русское поле экспериментов. Как точно Егор Летов в свое время предсказал нынешние события в своей четырнадцатиминутной композиции. Донбасс — это лаборатория, где проводятся испытания на прочность. Это шахматная доска, на которой разыгрывается кровавая партия.
— Слушать попсу, когда едешь на фронт — это пошло, — рассуждает Кристина Мельникова, сидя на заднем сиденье нашей старенькой боевой «Нивы» и попивая чай из термокружки. — То ли дело попадать под обстрел под Цоя и Летова.
Мы ехали то ли в Саханку, то ли в Коминтерново в скверную ноябрьскую погоду, и в машине за пару часов езды уже десятый раз по кругу играла «Долгая счастливая жизнь». В этом было что-то экзистенциальное.
Вспоминаю поездки на фронт летом 2015. Тогда мы катались на красной «копейке» Дэнчика, где тоже была магнитола, и нашим неизменным спутником была старая песня Yaki-Da «I saw you dancing».