— Без страха мы теряем осторожность,— заступаясь за подругу, заметила Соня.
— Верно,— кивнул Север.— Но во всем следует соблюдать меру.
— Как ты собираешься действовать? — спросила девушка.
— Ты, Гана и Вулоф останетесь здесь,— без раздумий ответил он.— Где Вилва? — обернулся он к волку.
— За селом…
— Отлично. Лети! — Он подбросил Вестницу.— Найди Вилву и приведи меня к ней.— Он повернулся к девушкам.— Сейчас я уеду. Как только вернется Вестница, выезжай на середину села, к людям,— обратился он к своей подруге.
— Это еще зачем? — подозрительно взглянула на него Соня.
— Обычная охотничья уловка. Будешь у нас приманкой,— пояснил Север.— Заодно проверим, как относятся в Иранистане к женщине в таком, как на тебе, наряде.
— Умен, ничего не скажешь! — хмыкнула Соня.— А сам-то ты что намерен делать?
— Пока они будут на тебя пялиться,— с готовностью поделился своим замыслом Вожак,— я подкрадусь сзади и умыкну у них жертву.
— Просто бездна коварства,— съехидничала его подруга, в то время как Гана только ошалело переводила взгляд с одного из них на другого, не понимая, как они не боятся.— Где это ты научился обманывать бедных рыбаков?
— Перестань,— остановил ее Север.— Не время сейчас. Если хочешь остаться в живых,— обернувшись к Гане, сказал он,— никуда не уходи с этого места. Веди меня,— велел он возвратившейся Вестнице, и та вновь взмыла в небо.
Скоро Север скрылся за краем скалы, а девушки остались в обществе Вулофа. Соня посмотрела на подругу, но та по-прежнему не могла говорить. «Хорошо еще, что она может сидеть»,— подумала бесстрашная воительница. Впрочем, Альрика ведь тоже отчаянно боялась всего, но в подземелье полезла. Соня ободряюще улыбнулась Гане, и та ответила ей благодарным взглядом.
Никем не замеченный, Север остановился на дальней окраине села.
За спиной у него остался левый берег Ильбарса, в этом месте вряд ли превышавшего тридцать локтей в ширину. Убедившись, что берег пустынен и нападение сзади ему не грозит, воин приблизился к небольшой роще фруктовых деревьев, которые, похоже, несколькими кольцами окружали все селение.
Он медленно продвигался между стволами, пока не подошел к внутреннему кругу деревьев и не отыскал место, с которого мог спокойно наблюдать за начавшимся на площади действом. Только после этого он отпустил Вестницу и сосредоточился на происходящем. Посередине площади, перед огромной поленницей, из которой торчал врытый в землю столб, стоял средних лет мужчина, несколько полноватый, с благородным лицом зингарского вельможи. Одежда его, препоясанная простой веревкой черная хламида с капюшоном, говорила о том, что он, скорее всего, совершал паломничество. Да и ноги его, грязные и босые, подтверждали это.
В окружавшей его толпе и впрямь стояло около четырех десятков людей, и Север порадовался тому, что Вулоф и на сей раз не ошибся. Большинство рыбаков молчало, и Север даже подумал, что они не слишком довольны происходящим, но от них вряд ли что-нибудь зависело. Пять человек суетились вокруг приговоренного. Глаза их горели фанатичным огнем, а на лицах играли ухмылки: эти люди явно радовались предстоящей казни, видя в ней славное развлечение. Тут же суетились несколько облезлых тощих псов. Огромный полуголый детина остановился в шаге от пленника и принялся водить заржавленной зазубренной саблей перед горлом зингарца, несомненно получая удовольствие от этого занятия.
— Ты слишком много говорил, митрианец! — радостно сообщил он.— Так много, что мы решили освободить твою шею от болтливой головы.
Он смерил пленника насмешливым взглядом и зачем-то попробовал пальцем тупое, как доска, лезвие.
— Нет, Балаш! Погоди! — вскричал его рыжебородый приятель.— Неверный ведь искренне верит в своего ложного бога! Он так рьяно отвращал нас от откровений всеблагого Тарима, что не должен принять столь постыдную смерть.
— Верно говоришь, Хаман! — вскричал третий из пятерки суетившихся возле пленника заводил.— С нами он был терпелив, как покойник! Он скоро и станет им, но только не от твоей ржавой железки, Балаш! Лишь пламя костра способно очистить от скверны постыдного учения Митры его заблудшую душу, а затем вознести ее к огненным чертогам Эрлика!
— А я предлагаю способ лучше! — закричал четвертый.— По частям ли, целиком ли сожженный на костре, он все одно предстанет перед создателем, так и не раскаявшись. Победа-то останется за ним, ведь при жизни он не признался в своих заблуждениях! Зато повисев на колу денька два и дождавшись, когда пламя проникнет в него изнутри, он все поймет. Вместе с колом войдет в беднягу и свет истины. И вот тогда настанет пора кому-то из вас позаботиться о душе заблудшего! — Торжествующим взглядом он окинул своих приятелей.
— На словах-то у тебя хорошо получается, Кобад,— мрачно усмехнулся Балаш.— А вспомни-ка, что случилось два года назад с беднягой-шемитом. Ты тогда тоже кричал, что кончик кола высунется из его лживого языка, а на деле что вышло?! Твой умелец угодил ему острием прямо в горло! — Он широко открыл рот, усеянный гнилыми зубами, и ткнул в него грязным пальцем.— И неверный задохнулся! То есть принял во всех отношениях позорную смерть! Нет уж! — закричал полуголый.— Моя сабелька хоть и не слишком востра, но дело свое сделает!
— Видели! — усмехнулся Кобад.— Сколько ты три года назад пилил ею бедного аквилонца? То-то и оно! Всю площадь кровью залил!
— Я протестую! — заголосил Балаш.— Он страдал полнокровием! Больше такое не повторится!
— Хватит спорить, братья,— вмешался в разговор Хаман, о котором все, казалось, забыли.— Вы сами видите, что сейчас ни один из ваших способов не подходит, а значит, очистительного пламени ему все равно не избежать. Вы ведь сами видите,— повторил он,— что у моего способа нет недостатков, присущих любому из ваших.
— Зато у него своих невпроворот! — в один голос огрызнулись спорщики.— Вспомни-ка лучше немедийца, которому внезапно начавшийся ливень не дал догореть. Как жалобно он стонал под окнами правоверных! — добавил Балаш.
Он хотел сказать еще что-то, да так и замер с раскрытым ртом, глядя на противоположный край площади. Его противники загалдели, досадуя на столь вопиющее неуважение к себе, когда неожиданно прозвучавший тихий голос заставил их заткнуться и посмотреть туда, куда уже пялилась вся деревня.
— Это Гули! — в ужасе прошептал кто-то.— Сейчас она сожрет всех.
Север не знал, услышала ли его подруга эти слова, но на губах Сони заиграла брезгливая усмешка. Она остановила коня и окинула пятерых заводил презрительным взглядом, а на остальных просто не обратила никакого внимания. Устремившиеся к ней псы заходились истошным лаем, но нападать не решались.
— Какая еще Гули, идиоты! — завопил Кобад.— Просто бесстыжая рыжая девка! На кол ее вместе со жрецом! На два кола! — поправил он себя.
— Вот видишь, Кобад! — не меньше его обрадовался Хаман.— У нас ведь всего один кол. Зато мой способ… На одном костре можно одинаково успешно поджарить обоих!
— Головы бы им посрезать…— мечтательно протянул Балаш.— Чтоб не болтали лишнего.
— Да рыжая еще и вякнуть не успела! — заорал Кобад.— Ей-то чего голову усекать, придурок?!
Окончательно потеряв терпение, он развернулся и залепил полуголому в ухо. Тот взревел и занес над Кобадом ржавую сабельку, пообещав при этом, что на сей раз много крови не ожидается, да так и замер с занесенной для удара рукой: он увидел Севера.
— Эгей, братья! — бодро вскричал он.— Вот и третий! Конец спорам-то.
Однако что-то явно складывалось не так. Он увидел, как, не обращая на него ни малейшего внимания, облаченный в одну набедренную повязку незнакомец усаживает на коня зингарца, которого они только что безуспешно делили, и трогается в путь. В следующий миг он сообразил, что ни сожжения, ни отсечения головы, не говоря уж о посадке на кол, в обозримом будущем не предвидится. Когда эта простая мысль достучалась до его сознания, он издал зычный рев и бросился на похитителя. Откуда в руке у того вдруг взялся меч, Балаш так и не понял. Не успел он и глазом моргнуть, как его собственная сабля упала в песок вместе с отсеченной кистью руки, которая мертвыми пальцами продолжала держаться за рукоять. Кровь брызнула из культи, и полуголый взревел, как дикий зверь, левой рукой зажав рану.