— Вот это здорово! — воскликнула девушка.— Пресветлый Митра! — тут же взмолилась она.— Даруй мне настоящего хлеба — надоели эти пресные лепешки.
Чтобы не мешать священному таинству, она закрыла глаза, вытянула перед собой руки ладонями вверх и принялась ждать. Ничего, однако, не происходило, и просительница уже начала терять терпение, когда услышала, как Мурзио недовольно крякнул. Девушка тут же открыла глаза и удивленно посмотрела на него.
— Но ведь ты же не веришь в Митру! — Он укоризненно покачал головой.
— Ну и что? — удивилась девушка.— Ты ведь тоже не друг Северу, а он спас тебя от смерти!
— Но Север всего лишь человек! — воскликнул жрец.
— Тем более он мог бы спокойно проехать мимо,— резонно возразила она.
— Я не о том,— досадуя на себя, поморщился Мурзио.— Людей много…
— Да и богов немало,— перебила его Гана.
— Верно,— обрадовался он.— И каждый бог поддерживает своих сторонников. И есть еще кое-что, о чем я просто не успел тебе рассказать. Нельзя желать для себя! Нужно непременно заботиться о ближнем и при этом верить… Только в этом случае Митра откликнется на просьбу, понимаешь?
— Чего не понять? — удивилась девушка.— Но ты-то веришь в Митру? — в свою очередь спросила она.
— Конечно! — с готовностью воскликнул он.
— Ну так попроси у него хлеба! — обрадовалась девушка.— Для меня! — добавила она.
И дался ей этот хлеб! Мурзио поерзал на месте, чувствуя, что разговор не получается, и не представляя, как повернуть его в нужное русло.
— Так нельзя! — воскликнул он, понимая, что терпит крах.
Гана надула губки:
— Зачем мне верить в бога, который ничего для меня не может сделать?
— Митра может многое,— возразил жрец.— Но не все так просто, как тебе представляется. Каждый должен думать о каждом… Вот нас двое. Это значит, что ты должна думать обо мне, а я о тебе. Вот тогда все и получится. Поняла? — спросил он, довольный собой.
— Поняла,— с готовностью кивнула девушка.— Я желаю, чтобы ты получил хлеба,— заявила она.— Быстренько пожелай и мне того же.
Она вновь вытянула руки, закрыла глаза и принюхалась, но ничего не почувствовала. Мурзио едва не застонал от бессилия. Ну сколько же можно!
— Пойми! — воскликнул он.— Нельзя просить у Митры хлеба, мяса, денег. Люди обленятся, перестанут работать и превратятся в нахлебников!
— Ты что, издеваешься? О чем же тогда просить?! — Она посмотрела на него, как на слабоумного ребенка.— Я разговариваю с тобой, понимаю каждое слово, но разрази меня гром, если хоть смутно представляю себе, что ты имеешь в виду!
— Да я говорю о духовных благах! — воскликнул митрианец.
От неожиданности девушка даже опешила: теперь она перестала понимать и отдельные слова.
— Это как? — пролепетала она.
— Ты, к примеру, можешь пожелать мне счастья,— привел он первый попавшийся пример.
— Счастье! — Она смешно оттопырила пухлую губку и пренебрежительно фыркнула.— Я ему о хлебе насущном, а он мне о каком-то,— она покрутила рукой в воздухе,— счастье! — И с жалостью посмотрела на жреца.— Счастья у меня и у самой навалом! — неожиданно сообщила она.
— Не говори глупостей! — досадливо отмахнулся он.
— Ты мне не веришь? — Девушка состроила ему глазки и придвинулась ближе.
— Я совсем не это имел в виду…— отпрянув, слабо запротестовал Мурзио, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
Поздно. Гана смотрела на него, жемчужными зубками покусывая пухлую губу. Пробежав взглядом по хищно изогнувшемуся телу девушки, Мурзио мысленно воззвал к всевышнему, моля укрепить его ослабшую волю, но, похоже, Митра не услышал и этой просьбы.
Чувствуя, что уже выиграла сражение, она не торопилась. Слегка потянулась, словно дразня. Губы ее медленно раскрылись в зазывной улыбке. Сердце жреца бешено заколотилось, когда он ощутил, как горячее, податливое тело девушки прижалось к нему, нежные губы ожгли поцелуем. Дрожа, как в лихорадке, он почувствовал, что незыблемые устои его веры дали трещину, которая начала стремительно расширяться, а сам он полетел в мгновенно разверзшуюся бездну, не имея уже сил, а может быть, и желания, удержаться на краю пропасти. Он судорожно вздохнул, а когда ласки девушки стали смелее, выкрикнул что-то бессвязное, и окружающий мир перестал для него существовать.
Солнце поднималось все выше, достигло зенита и так же неспешно покатилось вниз, а Гана все не могла утихомириться. Уже ближе к вечеру она почувствовала, что достаточно вознаградила себя за столь длительное воздержание, и, нежно проворковав: «Отдыхай, милый!» — отправилась готовить ужин. Мурзио благодарно улыбнулся, но даже не открыл глаз. Сил у него не хватило даже на то, чтобы отползти туда, где лежала одежда.
Вулоф выбрался из чащи, но погрязший в грехе жрец заметил его лишь когда зверь остановился в двух шагах.
— Угодил в ловушку, человек? — совершенно связно поинтересовался зверь.
— С чего ты взял? — ответил он гордо, даже не подумав, что разговаривает с волком.
— Вижу,— сказал волк.
— Пороки мирские, что твое болото — чуть зазевался и пропал,— со вздохом согласился митрианец.
— Жизнь…— отозвался Вулоф и так же бесшумно, как и появился, исчез в зарослях.
Задира выбралась из лаза незадолго до наступления вечера: слишком быстро для того, чтобы обежать весь замок, но слишком долго, чтобы исследовать только один зал. Поэтому ее не ждали и обрадовались, заслышав знакомое стрекотание. Крыса взобралась к Северу на колени и, поднявшись на задние лапы, отчаянно жестикулировала.
— Похоже, ей есть что сказать,— заметила Соня, и Задира запрыгала и закружилась на ноге Вожака, соглашаясь со словами девушки.
Шалло что-то недовольно проворчала. Ей явно не нравилось, что соперница оказалась в центре внимания. Правда, сейчас это мало что значило, и Шалло умолкла, успокоив себя тем, что она еще успеет показать себя.
— Что ж, рассказывай,— сказал Север, дождавшись, когда зверек успокоится.
Задира пискнула, выражая готовность.
— Не торопись,— попросила Соня, достала лист бумаги и помещенный в деревянную оболочку уголек для рисования.
Она слушала рассказ Задиры, но понять его оказалось гораздо труднее, чем прежде, потому что никогда еще они не беседовали на отвлеченные темы. Теперь же требовалось говорить о действиях и предметах, которые никогда не попадали в поле зрения зверька и потому вызывали вполне естественные затруднения.
Время от времени им приходилось возвращаться к одному и тому же по несколько раз, задавать наводящие вопросы, но постепенно совместными усилиями они двигались вперед. Соня чертила план, который становился все подробнее. Вскоре они покончили с первым этажом, то есть с тем, на котором находился Каминный зал, но Задира дала понять, что это еще не все.
Они продолжили работу, и на то, чтобы начертить план следующего, верхнего, этажа, у Сони ушло гораздо меньше времени. Дальше Задира не заглядывала.
— А как ты умудрилась выбраться из Каминного зала? — поинтересовался Север, когда Задира закончила рассказ.
Крыса возбужденно запищала, открыла зубастый ротик и кривым когтем постучала себя по переднему резцу.
— Такой большой человек,— иронично заметила Соня,— и не знает, как крысы попадают туда, куда нет хода.
— Не все так просто,— возразил Север.— Лаз могут заметить.
Но Задира вновь засуетилась, объясняя, что опасности нет: она тщательно смела опилки в места, где их никто не увидит. Ее прямо распирало от гордости.
— Будем надеяться, что так,— не стал спорить Вожак.— Если я правильно понял, верхний зал такой же, как и Каминный. Длина вдвое больше ширины. Вдоль длинной стены три пары дверей напротив друг друга. В одной из торцевых стен — седьмая дверь, а в другой — камин в нижнем зале и трон на его месте в верхнем.
Закончив говорить, Север вопросительно посмотрел на Задиру, и та стукнула себя когтистой лапкой в грудь.